Рондуа

Но он говорил не о том. Он приводил пример за примером, подчеркивая всякий раз, что, достигая этого заветного, блестящего периода жизни, мы не навсегда остаемся… своей истинной сущностью. Чаще «ключевой момент» приходит и уходит без нашего ведома. Вот почему столь многие из нас удручены и несчастны: это наша жизнь, но мы не имеем представления о ее настоящих взлетах и падениях, моментах подлинного триумфа, или поражения, или истинного осознания.

И вот нам, как детям, суют в карман ракушки, сообщая: вот оно. Воспользуйся своей истинной сущностью, если сможешь! Сделай все правильно, и вся твоя жизнь изменится и обретет глубину. Единственное, с чем я могу сравнить это, со слов Клинтона, — с кратким мгновением после оргазма, когда мы остаемся вне своего тела и смотрим, где мы и почему здесь оказались.

— И Майкл умеет увидеть это в людях?

— И не только видит, но умеет заморозить их в этом состоянии. Вроде бы оказывает большую милость, да? Замораживает тебя посреди твоего сраного «ключевого момента», и ты остаешься гнить в нем тысячу лет…

— Как это — «замораживает»?

— А как ты думаешь, как эскимосское иглу? Нет! Он делает нечто, от чего ты просто останавливаешься. Ты живешь, и все такое, но с твоим телом больше ничего не происходит. Ты не становишься старше. Мне пятнадцать, то есть мне с виду пятнадцать, с того дня, как я отделал Фанелли… Можно взять еще чаю со льдом? Слушай, я застрелил этого мерзавца и убежал. Я бегал от своего старика всю жизнь, так что в этом не было ничего нового. Я поехал в Нью-Йорк. Там можно заиметь деньги, если позволить им делать с тобой то, чего они хотят. Потом, когда похолодало, я на попутках отправился во Флориду. Знаешь, Флорида и Нью-Йорк были моими местами обитания… Но потом шли годы, а я все не рос. Мои ноги не становились больше, и одежда не становилась мала, я не становился выше, и наконец даже тупица понял бы, что тут что-то не так и дело серьезное. Я был большой. До того я всегда был рослым, но вдруг все перестало расти. И мое лицо оставалось все тем же — то есть мне не приходилось бриться, и все такое.

Принесли второй стакан чаю и заказанный мною горячий бутерброд с сыром. Я был голоден, но не брал бутерброд, пока Клинтон большими глотками не выпил свой чай и тыльной стороной руки не вытер рот.

— И вот, короче говоря, я повстречался с этим парнем Ларри с Нью-Йоркского автовокзала. Он выглядел старше меня, и мы разговорились. Это случилось года через два после Фанелли, мне было, наверное, лет семнадцать.