Рони, дочь разбойника

Некоторое время они стояли молча и вслушивались в щебет, шорохи, в шелест и всплески, и в пение, наполнявшее их лес. Деревья, кусты, ручьи были полны жизни, все кругом пело могучую и дикую песню весны.

— Я чувствую, как зима понемногу выходит из меня, — сказала Рони. — Скоро я стану такой легкой-легкой, что смогу полететь.

Бирк толкнул ее.

— Лети! Давай спорить, что злобные друды уже кружатся над лесом, можешь лететь к ним.

Рони засмеялась:

— А что? Вот возьму и полечу…

И тут они услышали топот копыт. Табун диких коней несся от реки вверх по склону, и Рони сорвалась с места.

— Бежим! — крикнула она. — Мне так хочется поймать дикого коня!

И они бежали, продираясь сквозь кустарник, пока не увидели мчащийся табун. Не меньше сотни лошадей с развевающимися гривами и хвостами таким бешеным скоком неслись по лесу, что земля дрожала от топота их копыт.

— Наверно, испугались медведя или волка, — сказал Бирк. — Только страх может их так гнать.

Но Рони помотала головой.

— Они мчатся не со страху, а чтобы вытрясти из себя зиму, всю, до конца. Как только они перебесятся и станут тихонько щипать траву, я поймаю одного из них и отведу к нам в замок. Я давно уже мечтаю поймать коня.

— В замок? А на что он тебе там нужен? Ведь скакать можно только в лесу. Давай лучше поймаем двух коней, для тебя и для меня, и будем тут на них скакать, а?

— Гляди-ка, хоть ты из шайки Борки, а соображаешь, — произнесла Рони, улыбнувшись. — Пошли попробуем.

Они отвязали от пояса кожаные ремешки — Бирк тоже завел себе такой, — сделали из них лассо и спрятались за скалой на той лужайке, где обычно паслись кони.

Ожидание не тяготило их.

— Как мне хорошо тут сидеть! — воскликнул Бирк. — А знаешь, почему? Потому что я в самой сердцевине весны.

Рони искоса взглянула на него и тихо сказала:

— Вот за это я тебя и люблю, Бирк, сын Борки.

Так и сидели они в самой сердцевине весны. Слушали, как щелкал дрозд и как куковала кукушка, и звуки эти наполняли весь мир. Новорожденные лисята играли перед своей норкой, в двух шагах от них. Белочки перелетали с одной елки на другую, а зайцы прыгали во мху, то и дело исчезая в кустах, а рядом с Бирком и Рони свернулась в клубок гадюка и мирно грелась на солнышке. Они ее не трогали, и она их не трогала. Весна принадлежала всем.

— А правда, Бирк, — сказала Рони, — разве лошадь может жить в замке? Зачем мне уводить ее из леса? Ведь она здесь дома. Но скакать верхом я хочу. А вот и они…

И в самом деле, табун выбежал на лужайку. Лошади тут же остановились и стали щипать свежую траву. Бирк приметил двух красивых гнедых жеребят, которые паслись чуть поодаль от табуна.

— Ну, как тебе эти?

Рони молча кивнула. Подняв свои лассо, они крадучись двинулись к молодым коням, которых хотели поймать. Они приближались к ним сзади, медленно и бесшумно, все ближе и ближе. Вдруг у Рони под ногой хрустнула сухая ветка, и весь табун тут же навострил уши, готовый сорваться с места. Однако, когда кони поняли, что нет никакой опасности, что ни медведь, ни волк, ни рысь, ни другой зверь им не угрожает, они успокоились и снова принялись за траву.

А те гнедые, которых выбрали для себя Бирк и Рони, были от них уже на расстоянии броска лассо. Ребята молча кивнули друг другу, их ремешки взлетели в воздух, и тут же лес огласился диким ржанием пойманных коней и топотом копыт уносящегося в лес табуна.

Они поймали двух жеребцов, двух диких, совсем еще молодых коней, которые били копытами, становились на дыбы, рвались во все стороны, кусались — одним словом, боролись как бешеные, чтобы освободиться.

В конце концов их все же удалось привязать к дереву, но Бирк и Рони тут же отскочили назад, потому что кони так и норовили их лягнуть. Ребята стояли, тяжело дыша, и глядели на своих взмыленных коней, которые по-прежнему, не переставая бить копытами, вскидывались на дыбы так, что пена летела в разные стороны.

— Мы с тобой хотели прокатиться верхом, но, похоже, на этих далеко не ускачешь, — сказала Рони.

Бирк кивнул.

— Надо дать им понять, что мы им ничего плохого не сделаем.

— Да я уж давала им понять, — сказала Рони, — и чуть без пальцев не осталась. Я ему горбушку протянула, а он как цапнет. Представляешь? Вот бы Маттис огорчился, если бы лошадь откусила мне три пальца!

Бирк побледнел.

— Этот хитрюга в самом деле пытался тебя цапнуть, когда ты ему давала хлеб?

— Спроси его, — хмуро ответила Рони.

Она с огорчением посмотрела на жеребца, который бесновался пуще прежнего.

— Хитрюга — хорошее имя для коня, — сказала она. — Так я его и назову.

Бирк рассмеялся:

— А теперь придумай имя для моего коня.

— Твой такой же бешеный, — сказала Рони. — Назови его Дикарь.

— Слышите, кони? — крикнул Бирк. — Теперь мы вам дали имена, тебя зовут Хитрюга, а тебя — Дикарь. Это значит, что отныне вы наши, хотите вы этого или нет.

Хитрюга и Дикарь этого не хотели, сомнений тут быть не могло. Они по-прежнему рвались и грызли ремни, и пена по-прежнему разлеталась во все стороны, но они не унимались, вскидывались на дыбы, били копытами, а их дикое ржание пугало зверей в лесу.