Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)

Когда процессия прибыла на подворье дома Хосокава в Таканаве, ронинов сразу же пригласили в дом и провели в большую гостиную. Князь Хосокава с нетерпением ждал их прибытия, и сам вышел приветствовать гостей в сопровождении своих вассалов. Ронины, опустившись двумя рядами на колени, почтительно пали ниц. Из всех четверых даймё, чьему попечению были поручены ронины, один князь Хосокава самолично вышел к гостям и вступил с ними в разговор. Он похвалил ронинов, назвав их поступок дивным деяньем, сказал, что премного доволен представившейся возможностью взять их на попечение и заметил, что, по повелению сёгуна, к ним будет приставлена многочисленная стража, но думать о ней плохо не следует и, если что понадобится, можно обращаться с любой просьбой. С этими словами князь встал и собрался удалиться. Ронины и на том были ему премного благодарны. Тронутые такой заботой, они некоторое время оставались в почтительном поклоне, не смея поднять головы от циновки.

Сам князь, глядя на распростершихся перед ним ронинов, тоже, казалось, был взволнован. Вернувшись в свои покои, он приказал своему управляющему:

— Наверное, они голодны. Накормите их поскорее.

46 Глас небес

Год между тем близился к концу, и горожане, охваченные предновогодней суетой, азартно обсуждали слухи о свершившейся мести ронинов. Уличные разносчики, понимая свою выгоду, без устали таскали пачки печатных оттисков из одного квартала Эдо в другой. В эпоху, когда еще не было ни обычных газет, ни экстренных выпусков, то был единственный источник новостей, из которого горожане могли почерпнуть сведения о ронинах.

Как только очередной разносчик громко заявлял о своем прибытии, к нему тотчас же сбегались покупатели со всей округи. Над таким листком собирались посудачить соседи, да и в домах все члены семьи только о том и толковали. Весь город был на стороне ронинов. С замиранием сердца все ждали, какую меру наказания присудит ослушникам сёгун. Как это бывало во все времена, за людьми, занимавшими низкое социальное положение, не признавали права открыто выражать свои чувства, апеллируя к государственным деятелям. Если бы такое было возможно, нашлось бы великое множество защитников, которые предложили бы свести наказание ронинов к минимуму, как им представлялось справедливым, но все, что простые люди могли сделать, — это обсуждать события в узком кругу приятелей и знакомых, и, как ни велико было их нетерпение, все принимали как само собой разумеющееся и не подлежащее сомнению, что, согласно обычаям, первое слово всегда имеют самураи, а простолюдинам надлежит перед ними склонять головы.

Однако же, когда страсти в низших слоях до такой степени накаляются, то, как нередко происходит в природе, может случиться перегрев земной коры, которая в определенном месте разверзнется, недовольство выплеснется взрывом — и произойдет извержение вулкана. Однако до тех пор, пока люди робко мирятся со своей рабской участью, им не под силу разворотить гору или расколоть скалы. Только чуть заметный дымок вырывается наружу. Такое в миру называют «глас небес». Особенно часто проявляется он среди жителей больших городов, которые обладают достаточным умом и смекалкой, чтобы не навлекать на себя опасности, но при этом копят в сердцах недовольство. Если говорить образно, они не воздвигают ворот и не ставят стен, а лишь тихонько оклеивают бумагой рамы и на них выплескивают свою тоску от того, что им не дано высказать заветных дум.

Вот эти–то настроения невольно бросились в глаза Пауку Дзиндзюро, когда он бродил по городу. Завидев скопление народу, он подошел поближе и увидел, что на глинобитной стене написано множество шуточных стихов. Почерки были разные, но во всех стишках говорилось о событии, составлявшем злобу дня. Приподнявшись на носки, Дзиндзюро прочел такие строки:

Понапрасну старался Кира от меча в темноте укрыться. Зря метались с папаша с сыном, зря пытались прятаться, трусы! Что–то треснуло, громыхнуло, будто вышибли днище в бочке — ворвались и всех порубили, тело без головы осталось!

Дзиндзюро невольно усмехнулся.

— А ведь здорово сказано! — выкрикнул кто–то из толпы. У стены сгрудились ремесленники, лавочники, приказчики, монахи. Были там и те, кто случайно завернул сюда, торопясь куда–то по делам в преддверии Нового года. Все не торопились расходиться, дружно посмеиваясь над стишками и весело переговариваясь о том, о сем.

Под булыжником вмиг заквасился Кодзукэноскэ, а вассалы его — кто мечом изрублен в капусту, кто удрал, себя ж оцарапав…

— Ага, вот такой же стишок написан на стене усадьбы его милости Тёсю! — заметил кто–то.

— Да, небось, кто–то ходит с места на место и пишет себе. Уж больно имя Кодзукэноскэ Кира подходит для забавных стишков: «Кодзукэ» означает «груз», «бремя», а «Кира» так и просится в слово «быть изрубленным — кирарэру». Можно и так, и сяк обыгрывать.

— Ага! «Оиси» значит «Большой булыжник» — ну, вот он их и придавил, как квашеную капусту в бочке! В точку попал этот сочинитель!