Ронни. Автобиография (ЛП)

Мы жили на Форест-Нолл недолго, пока не нашли больший дом, на этот раз у каньона Мэндвилл, недалеко от Сансет и трассы Пи-Си. Почти что бревенчатая хижина, эта часть истории Америки стала дружным семейным домом — кусочек деревни в такой близости к Сансету. Здесь происходило слияние и тесное взаимодействие детей и взрослых. Эта творческая атмосфера немного была подпорчена нежеланными визитерами. Плавательный бассейн в виде чувственной восьмерки когда-то принадлежал голливудской красотке по синхронному плаванию Эстер Уильямс. Вместе с домом нам досталась чудесная Джей Картер — наша няня на долгие годы. Джо и я встретили её, когда только увидели дом, и решили, что либо она достанется нам вместе с домом, либо мы не покупаем его. Она помогла нам растить наших детей, и одно время помогала Киту и Мику с их детьми, но на самом деле никогда не покидала Вудов.

Даже если остаться в южной Калифорнии означало смириться со смогом и загрязнением воздуха (которое беспокоит меня до сих пор, как всегда), но это также и подразумевало встречи с кучей новых людей.

В то время, когда Тони Кёртис повстречался с Кэри Грантом, тот был так популярен, что групи любили кричать: «Кэри Грант — это Господи».[25] Он, Тони Кертис и я смачно проводили вместе вечера.

Так как Тони рисовал, мы с ним проводили много времени за обсуждением рисования и живописи. Мы садились и делали наброски друг с друга, одновременно потягивая прекрасные выдержанные вина. Он рисовал небрежно в минималистской манере а-ля Матисс. Он также любил вспоминать о былых временах в Голливуде, но мне больше всего нравилось слушать, когда он говорил о «В джазе только девушки» и особенно о Мэрилин Монро. Я рассыпал для себя кокаин на её фотографии, а он бормотал: «С**а ты, с**а ты». Он рассказал мне, что когда они снимались вместе, Мэрилин была первая на студийной автостоянке и последняя, когда надо было уезжать, «потому что она ***лась со всеми подряд». Он разрушил её образ, сказав, что в первые годы своей карьеры она спала с каждым, чтобы получить роль в кино. И однажды он подарил мне пару ковбойских бутсов, которые были на нём, когда он занимался с ней сексом. Кит окрестил их как «Слишком-большие-бутсы».

Тони очень нравилось говорить об Англии, и он очень хорошо её знал. У него был дом в Лондоне на Честер-сквер, и однажды, когда мы возвращались в Великобританию, а он был в Лондоне, но уезжал вроде как в путешествие, то он попросил, чтобы мы присмотрели за домом. Мы с Джо сказали: «Конечно, будем очень рады». Мы вселились туда, и он показал нам дом, в том числе люк в полу, который вел в его винный погребок. Он милостиво сказал: «Чувствуйте себя свободно в моем винном погребке», что стало его первой ошибкой. Его второй ошибкой было оставить меня там с 40 или 50-ю ящиками превосходнейшего выдержанного вина. Мы устраивали вечеринки в его доме каждый вечер, и — почему бы нет, вино было отличным — мы выпили все его бутылки, за исключением единственной бутылки с «Шато Петрус». Когда Тони вернулся спустя пару недель, он был очень зол на меня, потому что он собирал эти вина долгие годы. Я пообещал ему исправить мой поступок — затарить снова весь погреб, — но он сказал, что это невозможно, так как некоторые вина были просто незаменимы. Я спросил его: «Тони, значит ли это, что мы больше не друзья?» Он ответил: «Рон, мне нравится твоя компания, но я не могу стерпеть те часы…»

В конце 1978 г. мы были в Нью-Йорке в связи с концертом. Я узнал, что в отеле по 8-й Авеню остановился Мухаммед Али — это было прямо перед его матчем-реваншем с Леоном Спинксом, — так что я направился туда. Я поспел как раз вовремя, потому что как только я вошел в приемную гостиницы, он спускался на ресепшн. Это местечко просто кипело. Это был конец света. Имейте в виду, что тогда он был, наверное, самым известным человеком на земле. Там было столько народу и столько охраны, что я и не думал, что смогу оказаться где-нибудь рядом с ним. Но я решил попробовать.

Я пробрался сквозь стену здоровых телохранителей, высунул свою руку и был удивлен более, чем кто-либо, когда он остановился и взглянул на меня. Я сказал ему: «Мой папа будет горд больше всего на свете, если узнает, что я пожал руку Человека». Он пожал мне руку, а потом мы просто начали болтать, постоянно стараясь игнорировать сумятицу и движение вокруг нас.

Много лет спустя я был в Нью-Йорке на выставке своих картин. Али был в городе по поводу какой-то благотворительной акции. Я подарил несколько картин его фонду, и кто-то решил, что будет весело, если мы соберемся вместе. Он пришел в мой гостиничный номер, и первое, что я сделал — это напомнил ему о нашей первой встрече. Как не экстраординарно это звучит, но он сказал мне, что помнит её. Не потому что он запомнил меня, а потому что я упомянул своего папу. Меня потрясло, что он смог вспомнить все те стремительные мгновения, особенно если учесть ту суматоху, которая окружала его все те годы.