Роса

Внизу у челна толклись осиротевшие жёны и наложницы. Словно обезумев, они кричали дикими голосами и рвали на себе одежду и волосы. А чуть поодаль от них стоял жрец, и Савке показалось, что он смотрит только на неё одну. И когда Савка встретилась взглядом с его тёмными, будто пустыми, глазами, то сразу обо всём догадалась – она поняла для чего её вызволили из рабства и дали здесь пристанище. Сама судьба вела её к этому погребальному челну, и Савка, коротко обернувшись на лес, задрожала как лист на ветру.

«Кто пойдёт вслед за князем?» – громко спросил жрец, обращаясь к жёнам и наложницам. Но те будто не слышали его призыв и продолжали упиваться своим горем. И тут Савка неожиданно получила сильный толчок в спину, от чего она просеменила несколько шагов вперёд и упала прямо в ноги жреца. Тот помог ей подняться, потом опустил свою руку в лохань с жертвенной кровью и уже окровавленной ладонью коснулся лба девушки. Тут же подошла старшая жена князя, та самая, что за медовуху выкупила Савку, заглядывая ей в зубы и под подол. Княгиня накинула на девичью шею простую петлю, а верёвочные концы отдала двум дружинникам.

В глазах у Савки помутилось от удушья, а потом что-то острое и горячее стало часто-часто жалить её грудь и живот. Хруст собственной шеи, которую дюжие молодцы свернули на раз, она уже не услышала. Предсмертные муки, хвала богам, длились совсем недолго, и Савку поглотила глухая тьма, в которой места для боли больше не было.

Её мёртвое тело, ставшее вдруг таким маленьким, положили у ног покойника. Затем брат князя, следующий по старшинству, поднёс к бревенчатой кладке факел. Огонь, поначалу несмелый, вскоре разошёлся и стал жадно облизывать языками пламени щедрое людское подношение. Дым от горящих дерева и плоти чёрным столбом поднимался к вечернему небу.       Жители селения не расходились, они ждали последних углей и продолжения тризны по старому князю. Вдруг один малец из толпы удивлённо вскрикнул, указывая рукой на дым. И все увидали, что сквозь полотно чада пробилась светлая дымчатая струйка, словно первая седая прядь в чёрных как смоль волосах. Эта тонкая струйка отчаянно боролась с тёмными клубами, пока наконец не вырвалась из их душного плена. Вопреки воле ветра она, причудливо закручиваясь, распадаясь и вновь собираясь, полетела вверх по течению реки, словно стремилась туда, откуда несколько лун назад приплыла ладья с чужаками в звериных шкурах.

Светлая струйка удалялась всё дальше и дальше, и теперь только самый острый глаз мог различить её след на гаснущем небосводе. Но тут у кладки прогорели нижние венцы, и то, что осталось от погребального челна, с шумом и искрами рухнуло вниз. Селяне сразу же отворотили лица от неба и забыли про странный белый дымок.

Неожиданно поднялся переменчивый ветер, и чад от пожарища заметался из стороны в сторону, ровно загнанный зверь. Жрец счёл это дурным знаком и приказал в жертву богам заколоть трёх коз. Их туши дружинники враскачку забросили в кострище, и ветер почти сразу стих.

А дымчатая струйка тем временем уже свернула с речной глади и витала меж верхушек лесных деревьев. Она будто искала чего-то в ночи и всё никак не могла найти. Натыкаясь в темноте на могучие сосны и вековые дубы, путаясь в ивняке, светлая струйка всё рвалась, металась и билась… Вскоре лес признал её, вспомнил. Раздвинул он еловые лапы, кряхтя развёл кряжистые стволы и показал-таки путь к заветной полянке. И струйка стремительно бросилась в этот едва освещенный луною проход. Туманной, стелющейся по земле дымкой она легла на поляну, чтобы навсегда остаться здесь росой – влагой прохладной и чистой.