Росгальда

Сильный запах гвоздик раздражал его. Они лежали на солнце и увядали, и если он хотел еще подарить их отцу, он должен был это сделать сейчас. Но ему уже не хотелось, т. е. ему, пожалуй, и хотелось, но он так устал, и от света у него разболелись глаза. А главное, ему надо было вспомнить, что такое случилось вчера. Он чувствовал, что уже близок к этому, и что ему нужно только схватить что-то мыслью, но это что-то все снова и снова ускользало от него.

Головная боль усиливалась. Ах, зачем это? Ему было сегодня так хорошо!

За дверью фрау Адель окликнула его и сейчас же сама вышла на веранду. Она заметила, что цветы лежат на солнце и хотела послать Пьера за водой, но в этот момент она увидела, что он, скорчившись, безжизненно лежит в кресле, а по щекам его катятся крупные слезы.

– Пьер, дитятко, что с тобой? Тебе нехорошо?

Он, не двигаясь, посмотрел на нее и опять закрыл глаза.

– Скажи же, детка, что с тобой? Хочешь лечь? У тебя что-нибудь болит?

Он покачал головой, и лицо его выразило досаду, как будто она раздражала его.

– Оставь меня, – шепотом сказал он.

Она приподняла его и прижала к себе. Тогда в нем на момент как будто вспыхнуло бешенство, и он не своим голосом крикнул:

– Оставь же меня!

Но сейчас же его сопротивление утихло, он скорчился в ее объятиях, и когда она его подняла, слабо застонал, с мучением нагнул голову и затрясся в припадке рвоты.

XII

С тех пор как Верагут жил один в своей маленькой пристройке, его жена едва ли раз была у него. Когда она, не стучась, быстро и взволнованно вошла в его мастерскую, он сейчас же понял, что случилось что-то серьезное. И так силен был в нем инстинкт, что еще прежде, чем она успела сказать слово, у него вырвалось:

– Пьеру нехорошо?

Она торопливо кивнула головой.

– Он, должно быть, серьезно болен. Он был такой странный, а только что у него опять была рвота. Тебе придется поехать за доктором.

В то время как она говорила, взор ее блуждал по пустой большой комнате и остановился на новой картине. Она не видела фигур, не узнала даже маленького Пьера, она только смотрела на полотно, вдыхала воздух комнаты, в которой ее муж жил все эти годы, и смутно чувствовала здесь такую же атмосферу одиночества и упрямой сосредоточенности в самом себе, в какой сама жила так давно. То был только момент, затем она отвела глаза от картины и постаралась ответить на порывистые, торопливые вопросы, которыми осыпал ее художник.

– Пожалуйста, вызови сейчас же по телефону автомобиль, – наконец, сказал он, – это будет быстрее, чем на лошадях. Я сам поеду в город, только вымою руки. Я сейчас приду в дом. Ты, конечно, уложила его?

Четверть часа спустя он сидел в автомобиле и разыскивал единственного врача, которого знал и который и раньше иногда бывал в доме. На старой квартире его не было, он переехал. В поисках новой его квартиры он встретил его коляску, врач поклонился ему, он ответил и уже проехал мимо, когда вдруг сообразил, что это и есть тот, кого он ищет. Он повернул обратно и нашел экипаж врача перед домом одного из его пациентов; пришлось провести немало времени в тягостном ожидании. Наконец, он поймал выходившего врача в дверях дома и заставил его сесть в свой автомобиль. Врач отказывался и сопротивлялся, Верагуту пришлось усадить его почти насильно.

В автомобиле, который сейчас же с величайшей быстротой помчался к Росгальде, врач положил ему руку на колено и сказал:

– Итак, я ваш пленник. Я должен заставить ждать других, которым я нужен. Вы это знаете. В чем же дело? Ваша жена больна? Нет? Значит, мальчик. Как, бишь, его зовут? Да, Пьер, верно. Я его давно уже не видел. В чем же дело? Он упал и сломал себе что-нибудь?

– Он болен со вчерашнего дня. Сегодня утром ему как будто было совсем хорошо, он встал и немножко поел. Теперь у него вдруг опять рвота и, по-видимому, появились боли.

Врач провел худощавой рукой по некрасивому, умному лицу.

– Значит, желудок? Ну, мы увидим. А вообще у вас все благополучно? Прошлую зиму я видел в Мюнхене вашу выставку. Мы гордимся вами, почтеннейший.

Он посмотрел на часы. Оба замолчали. Автомобиль пыхтя поднимался в гору. Еще несколько минут, и он остановился у запертых ворот Росгальды.

– Подождите меня! – крикнул врач шоферу. Они быстро прошли через двор и вошли в дом. Мать сидела у постели Пьера.

У врача вдруг откуда-то взялось время. Он, не торопясь, исследовал больного, попытался заставить его разговориться, нашел ласковые и успокаивающие слова для матери и своим спокойствием и неторопливостью создал атмосферу доверия и деловитости, которая и на Верагута подействовала отрадно.

Пьер не выказывал ни малейшей предупредительности, он был молчалив и недоверчив. Когда ему щупали и давили живот, он насмешливо искривил рот, точно находя все эти старания излишними и смешными.