Росгальда

Она подхватила ее и еще раз поднесла к его глазам.

– Ведь это твое любимое солнышко, – уговаривала она его.

Он закрыл глаза руками.

– Нет, убери ее. Оно такое ужасно желтое!

Она со вздохом убрала книгу. Бог знает, что это с мальчиком! Он всегда был чувствительный и капризный, но таким он никогда еще не был.

– Знаешь, что, – мягко и успокаивающе сказала она, – сейчас я принесу тебе вкусный, горячий чай, и ты положишь в него сахар и выпьешь его с вкусным сухариком.

– Я не хочу!

– Ты только попробуй! Вот увидишь, тебе понравится.

Он посмотрел на нее с выражением муки и бешенства.

– Но я же не хочу!

Она вышла и долго не возвращалась. Пьер, щурясь, смотрел на свет, – он казался ему необыкновенно ярким и причинял боль. Он отвернулся. Неужели же для него не было больше утешения, ни капли удовольствия, ни тени радости? Упрямо и раздраженно он зарылся головой в подушки и сердито впился зубами в мягкое, пресно пахнущее полотно. Это было возвращением забытой детской привычки. В самом раннем детстве у него была привычка, когда его укладывали в постель, и он не мог сразу заснуть, кусать свою подушку и равномерно, как будто в такт, жевать ее до тех пор, пока не приходила усталость и глаза не смыкались сами собой. Это он сделал и теперь и мало-помалу впал в состояние приятного легкого одурения и долго лежал спокойно.

Через час снова вошла мать. Она нагнулась к нему и сказала:

– Ну, что, теперь Пьер будет умницей? Ты был очень нехороший мальчик и очень огорчил маму.

В другие времена это было сильное средство, против которого он почти никогда не мог устоять, и, произнося теперь эти слова, она немножко опасалась, чтобы он не принял их слишком к сердцу и не расплакался.

Но он как будто совсем не обратил внимания на ее слова, и когда она, на этот раз уже немного строго, спросила: «Ты сознаешь, что вел себя нехорошо? – он почти презрительно искривил рот и остался совершенно равнодушен.

Сейчас же после этого пришел врач.

– Была опять рвота? Нет? Отлично. А ночь была хорошая? Что он ел?

Когда он приподнял мальчика и повернул его лицом к свету, Пьер опять содрогнулся, точно от боли, и закрыл глаза. Врач внимательно наблюдал за странно – интенсивным выражением отвращения и муки на детском лице.

– Он так же чувствителен и к звукам? – шепотом спросил он фрау Адель.

– Да, – тихо ответила она, – мы совсем не смеем играть на рояле, а то он приходит прямо в бешенство.

Врач кивнул головой и задернул занавеси. Затем он поднял мальчика, выслушал сердце и маленьким молоточком постучал по сухожилиям под коленными чашками.

– Ну-с, отлично, – ласково сказал он, – теперь мы оставим тебя в покое, мой мальчик.

Он осторожно опять положил его, взял его руку и с улыбкой кивнул ему на прощанье.

– Можно мне на минутку к вам? – галантно спросил он и пошел за фрау Верагут в ее комнату.

– Ну, расскажите мне еще о вашем мальчике, – поощрительно сказал он. – Мне кажется, он очень нервный, и нам с вами придется хорошенько поухаживать за ним. С желудком у него пустяки. Он непременно должен опять начать есть. Тонкие, питательные вещи: яйца, бульон, свежие сливки. Попробуйте дать ему яичный желток. Если он охотнее ест сладкое, разбейте его в чашке с сахаром. А теперь скажите, не бросилось ли вам в глаза еще что-нибудь в нем?

Встревоженная и в то же время успокоенная его уверенным и ласковым тоном, она начала рассказывать. Больше всего ее пугала безучастность Пьера. Ему все равно, просят ли его, или бранят, – он равнодушен ко всему. Она рассказала о книжке с картинками, и он кивнул головой.

– Не трогайте его! – сказал он, вставая. – Он болен и в данный момент не ответствен за свои выходки. Оставляйте его по возможности в покое! Если у него будет болеть голова, прикладывайте лед. А вечером сделайте ему теплую ванну и держите его в ней подольше, – это усыпляет.

Он простился и не позволил ей проводить себя по лестнице.

– Смотрите, чтобы он сегодня что-нибудь съел! – еще раз сказал он, уходя.

Внизу он вошел в открытую дверь кухни и спросил камердинера Верагута.

– Позовите сюда Роберта! – приказала кухарка служанке. – Он должен быть в мастерской.

– Не нужно, крикнул доктор. – Я сам пойду туда. Нет, не надо, я знаю дорогу.

Он вышел из кухни с шуткой и, внезапно став серьезным и задумчивым, медленно зашагал под каштанами.

Фрау Верагут еще раз обдумала каждое слово, сказанное врачом, и никак не могла прийти к какому-нибудь заключению. Очевидно, он относился к нездоровью Пьера серьезнее чем раньше, но, в сущности, он не сказал ничего плохого и был так спокоен, что, по-видимому, серьезной опасности не было. Вероятно, это просто состояние слабости и нервного возбуждения, и нужно только терпение и хороший уход.

Она пошла в гостиную и заперла рояль, чтобы Альберт как-нибудь не забылся и не начал вдруг играть. И она стала обдумывать, в какую комнату можно было бы перенести инструмент, если бы это затянулось.