Росхальде

И все же после стольких дней ужасных страданий это утро было полно света и счастья. Пьер вел себя тихо и благодарно, а Верагут снова и снова против воли предавался робкой надежде. В конце концов, может же так случиться, что мальчик останется жив! Тогда он будет принадлежать только ему, ему одному!

Приехал врач и долго пробыл у постели Пьера, не мучая его вопросами и исследованиями. Только теперь появилась и госпожа Адель, которая этой ночью сменила сиделку. Нежданное улучшение поразило ее, она, словно одержимая, так крепко сжимала руки Пьера, что ему было больно, и не пыталась скрыть слез избавления, катившихся по ее щекам. Альберту тоже разрешили зайти ненадолго в комнату больного.

– Это похоже на чудо, – сказал Верагут доктору, – Вас это не удивило?

Врач улыбнулся и ласково кивнул головой. Он не возражал, но не проявлял и чрезмерной радости. И тотчас же художником снова овладело недоверие. Он наблюдал за каждым жестом врача и видел, что хотя лицо его и улыбалось, но в глазах по-прежнему было холодное внимание и сдержанная тревога. Затем он через приоткрытую дверь подслушал разговор врача с сиделкой, и, хотя не мог разобрать ни слова, ему показалось, что строгий, в меру серьезный шепот говорит только об опасности и ни о чем больше.

В последнюю минуту, уже проводив врача к экипажу, он спросил:

– Вы не придаете большого значения этому улучшению?

Некрасивое, сдержанное лицо повернулось к нему.

– Радуйтесь, что бедному мальчику выпало несколько спокойных часов. Будем надеяться, что это продлится достаточно долго.

В его умных глазах нельзя было прочесть и намека на надежду.

Не теряя ни мгновения, Верагут поспешно вернулся в комнату больного. Как раз в это время мать рассказывала сказку о Спящей Красавице, он присел рядом и стал смотреть, как лицо мальчика реагирует на каждый поворот сюжета.

– Рассказать тебе еще что-нибудь? – спросила госпожа Адель.

– Нет, – сказал он немного усталым голосом, – потом.

Она вышла посмотреть, что делается на кухне, и отец взял Пьера за руку. Оба молчали, но время от времени Пьер со слабой улыбкой поднимал глаза, словно радуясь, что папа с ним.

– Я вижу, тебе гораздо лучше, – ласково сказал Верагут.

Пьер слегка покраснел, его пальчики, играя, задвигались в руке отца.

– Ты меня любишь, папа, не правда ли?

– Разумеется, сокровище мое. Ты мой милый мальчик, и, когда ты поправишься, мы все время будем вместе.

– Да, папа… Однажды я был в саду, и я был там совсем один, и никто из вас меня не любил. Но вы должны меня любить и должны помочь мне, когда снова станет больно. О, мне было так больно!

Он лежал с полузакрытыми глазами и говорил так тихо, что Верагуту пришлось низко нагнуться к нему, чтобы разобрать его слова.

– Вы должны мне помочь. Я буду хорошо себя вести, всегда, только не надо меня бранить! Вы не будете больше меня бранить, ведь правда? Скажи об этом и Альберту.

Его веки затрепетали и открылись, но взгляд был мутный, зрачки сильно расширились.

– Спи, малыш, спи! Ты устал. Спи, спи, спи.

Верагут осторожно закрыл ему глаза и стал, как когда-то в младенчестве Пьера, убаюкивать его. И мальчик как будто задремал.

Через час пришла сиделка, чтобы сменить Верагута, которого ждали к столу. Он пошел в столовую, молча, с рассеянным видом ел свой суп и почти не слышал, о чем говорили рядом с ним. В ушах его все еще сладостно и печально звучал испуганный и нежный шепот ребенка, Ах, сколько раз он мог вот так говорить с Пьером, ощущать наивное доверие его беззаботной любви, но не делал этого!

Он машинально потянулся к графину с водой, и в это время из комнаты Пьера донесся громкий, пронзительно-резкий крик, разом вырвавший Верагута из его скорбной задумчивости. Все вскочили с побледневшими лицами, графин опрокинулся, покатился по столу и со звоном упал на пол.

Одним прыжком Верагут выскочил из дверей и очутился в комнате больного.

– Пузырь со льдом! – крикнула сиделка.

Он ничего не слышал. Ничего, кроме ужасного, отчаянного крика, который засел в его сознании, как нож в ране. Он бросился к постели.

Пьер лежал весь побелевший, с мучительно перекосившимся ртом, его исхудавшее тельце корчилось в жестоких судорогах, в выпученных глазах застыл безумный ужас. И вдруг он опять закричал, еще громче и пронзительнее, изогнулся так, что задрожала кровать, расслабился и снова изогнулся, боль вытягивала и сгибала его, точно прутик, попавший в руки рассерженного ребенка.

Все стояли испуганные и беспомощные, пока распоряжения сиделки не водворили порядок. Верагут встал на колени перед кроватью и пытался помешать Пьеру ушибиться во время судорог. Но мальчик все же до крови поранил правую руку о металлический край кровати. Затем он обмяк, повернулся на живот, молча вцепился зубами в подушку и начал ритмично вскидывать левую ногу. Он поднимал ножку, со стуком ронял ее на кровать, немного отдыхал и снова повторял то же движение десять, двадцать раз, и так без конца.