Росхальде

— Ну, иногда. Ты совершенно меня не понимаешь! Конечно, иногда мне хочется поваляться в траве или в сене, или прыгать через лужи, или залезть на дерево. Это же ясно. Но когда я пошумлю и немного побалуюсь, мне совсем не хочется, чтобы меня ругали. Мне хочется просто тихонько пойти к себе в комнату, надеть чистое, свежее платье и чтобы все опять было хорошо… Знаешь, Роберт, я правда думаю, что ругаться никак не стоит.

— Тебя бы это устроило, да? Почему же?

— Ну, сам посуди: если сделаешь что-нибудь нехорошее, то ведь и сам быстро понимаешь и стыдишься. Когда меня бранят, я стыжусь гораздо меньше. А иногда бранят, когда я вообще ничего плохого не делал, просто оттого, что сразу не пришел, когда позвали, или оттого, что маменька в дурном настроении.

— А ты сложи-ка все вместе, мой мальчик, — рассмеялся Роберт, — ведь плохого-то, чего никто не видит и за что никто тебя не бранит, ты делаешь ничуть не меньше.

Пьер не ответил. Всегда одно и то же. Только заговоришь с взрослым о чем-нибудь, что тебе вправду важно, как все непременно кончается разочарованием, а то и унижением.

— Я бы хотел еще разок увидеть картину, — сказал он тоном, который тотчас отдалил его от слуги и который Роберт мог счесть как просительным, так и властным. — Пусти меня на минутку в мастерскую, а?

Роберт подчинился. Отпер дверь мастерской, впустил Пьера и вошел сам, потому что ему было строго-настрого запрещено оставлять там кого-нибудь в одиночестве.

Посредине большого помещения стояла на мольберте хорошо освещенная, вставленная во временную золотую раму новая картина Верагута. Пьер стал перед нею. Роберт — у него за спиной.

— Тебе нравится, Роберт?

— Понятное дело, нравится. Я ж не дурак!

Пьер, прищурясь, смотрел на картину.

— Если бы мне показали много-много картин, — задумчиво сказал он, — я бы тотчас увидел, есть ли среди них папенькина. Эти картины мне потому и нравятся, я чувствую, что их написал папá. Хотя вообще-то они нравятся мне не совсем.

— Не говори глупости! — испуганно вскричал Роберт, с укоризной глядя на мальчика, который по-прежнему неподвижно, мигая ресницами, стоял перед картиной.

— Видишь ли, — сказал он, — в большом доме есть несколько старых картин, вот они нравятся мне куда больше. Позднее я себе заведу такие. Например, горы, когда солнце заходит и все совершенно алое и золотое, и хорошенькие детишки, и женщины, и цветы. Это ведь куда милее, чем этакий старый рыбак, у которого по-настоящему даже лица нет, и скучная черная лодка, да?

В глубине души Роберт полностью разделял его мнение и подивился искренности мальчика, которая, сказать по правде, его обрадовала. Но он не подал виду.

— Ты еще толком не понимаешь, — коротко сказал он. — Пойдем, надобно опять запереть мастерскую.

В этот миг со стороны большого дома неожиданно донесся шум — пыхтение и хруст.

— Ой, автомобиль! — радостно воскликнул Пьер, выскочил вон и помчался под каштанами, наперекор всем запретам прямо по лужайкам, перепрыгивая через цветочные клумбы. Запыхавшись, он выбежал на засыпанную гравием площадку перед домом, как раз когда из автомобиля вышли его отец и какой-то незнакомый господин.

— Привет, Пьер! — вскричал папá, заключив его в объятия. — К нам приехал дядюшка, который тебе незнаком. Подай ему руку и спроси, откуда он.

Мальчик не сводил глаз с незнакомца. Подал ему руку, всмотрелся в загорелое лицо и светлые, веселые, серые глаза.

— Откуда ты приехал, дядюшка? — послушно спросил он.

Незнакомец подхватил его на руки.

— Малыш, какой ты стал тяжелый! — воскликнул он, бодро вздохнув, и поставил Пьера наземь. — Откуда я? Из Генуи, а прежде из Суэца, а еще прежде из Адена, а еще прежде из…

— О, из Индии, я знаю, знаю! Ты — дядюшка Отто Буркхардт. Ты привез мне тигра или кокосовые орехи?

— Тигр от меня сбежал, но кокосовые орехи ты получишь, а вдобавок ракушки и китайские картинки.

Они вошли в дом, и Верагут повел Буркхардта вверх по лестнице. Он ласково положил руку на плечо друга, который был изрядно выше его. В верхнем коридоре им навстречу вышла хозяйка дома. Она тоже с умеренной, но искренней сердечностью приветствовала гостя, чье оживленное, пышущее здоровьем лицо напомнило ей невозвратные веселые времена минувших лет. Буркхардт на миг задержал ее руку в своей, всмотрелся в ее лицо.

— Вы ничуть не постарели, госпожа Верагут, — с похвалою воскликнул он, — не то что Йоханн.

— И вы нисколько не изменились, — приветливо ответила она.

Он рассмеялся:

— О да, фасад по-прежнему цветущий, но от танцев я все же мало-помалу отказался. Они и без того ни к чему не привели, я по-прежнему холост.

— Надеюсь, на сей раз вы приехали подсмотреть себе невесту.

— Нет, сударыня, с этим я уже опоздал. Да и не хочу испортить себе удовольствие от прекрасной Европы. Как вам известно, у меня много родни, и я мало-помалу превращаюсь в этакого богатого дядюшку. С женой я бы не рискнул появиться на родине.