Роскошь нечеловеческого общения

- Познакомься, это Энди, - сказал Суханов Анатолию Карловичу, когда официальная часть встречи завершилась. Он подмигнул девушке. Та словно бы сникла от смущения и протянула Журковскому крохотную детскую ладошку. - А это, Энди, твой непосредственный начальник, Анатолий Журковский.

Суханов говорил по-английски неважно, но вполне приемлемо для неформальной беседы.

- Очень приятно, - сказал Журковский.

- Мне тоже, - ответила девушка.

- Энди, я дам тебе все телефоны господина Журковского. Когда он будет приезжать, то жить будет здесь.

Заметив удивленно поднятые брови профессора, Суханов утвердительно кивнул:

- Да, да, я специально назначил встречу в этом месте. Чтобы вы, Анатолий Карлович, сразу все и всех увидели и попривыкли как-то... Это у нас такая... оперативная, скажем так, жилплощадь. Главный офис - в Бруклине, еще одна квартира на Пятьдесят шестой, возле Центрального парка... Ну, вы все увидите. Сейчас мы едем обедать.

Гости, заслышав сигнал к окончанию приема, вежливо откланялись и быстро разошлись. Последними из дома вышли генеральный директор со своим заместителем и Энди.

- Тебя подкинуть, Энди? - спросил Суханов. - Мы едем к Центральному парку.

- Нет, я в Бруклин. Такси возьму, - ответила Энди и, махнув рукой, исчезла за углом кирпичного дома.

- Красотка, - чмокнул губами Суханов. - Только молода слишком.

- Это быстро пройдет, - заметил Журковский.

- А знаешь, кто она?

- Наш сотрудник, насколько я понимаю.

- Ну, это конечно. А вообще-то она - единственная дочь сенатора Мак-Дауэлла.

- Того самого?

- Ну да. Того самого, что на следующих выборах будет баллотироваться в президенты США.

Журковский остановился возле машины - серого "вэна", принадлежавшего фирме.

- И что же она - вот так запросто?

- Да, - улыбнулся Суханов. - Одна и без охраны. Тут все так ходят и так живут.

- Слушай, я потрясен.

Журковский перешел на "ты", что случалось у них с Сухановым все чаще и чаще, особенно когда они оставались наедине.

- Я потрясен, - повторил Анатолий Карлович. - У нас дети заслуженных артистов, и те ходят как наследные принцы. А уж дочь кандидата в президенты... сенатора... Нет, какая тут все же простота нравов! И она у нас работает?

- Она у тебя работает. И зарплата ее, между прочим, очень невелика.

- Да? - Журковский вдруг нахмурился. - Боже, Андрей, до чего я дошел! До чего меня довела эта страна...

- Какая страна? - ехидно спросил Суханов. - Ты садись в машину, у нас времени мало. Быстро обедаем и едем в офис. На совещание. Так что ты про страну-то?

- Да так, ничего нового... Просто вот эта свобода... Закон один для всех... Когда это слышишь, кажется, что все нормально и правильно, иначе и быть не может, что все вокруг только так и думают. А когда своими глазами видишь... Представь себе, вспомни, как у нас выглядят дети президента. Или кого-нибудь из Семьи? А? Слабо? А эти...

- Ну, не обольщайся, Анатолий Карлович, здесь тоже не все так просто. Поживешь - увидишь.

- Ну когда это будет - "поживешь"?

- А что, хочется?

- Как сказать... Хочется, чтобы у нас дома все было в порядке.

- Как здесь?

- Нет. Как у нас. Как здесь - не получится. Да и не нужно. Другая культура, другие отношения.

Журковский смотрел из окна машины на улицы Манхэттена. Украшенные к Рождеству витрины магазинов сияли какой-то мультипликационной роскошью, прохожие останавливались и, сбившись в небольшие толпы, глазели на двигающиеся за стеклянными стенами автомобили, на манекены, которые кланялись, обнимались, поворачивались к зрителям с застывшей на пластмассовых лицах широкой и белозубой американской улыбкой. Движения их были строго выверены и точны, они повторялись, и было в них что-то неотвратимое, что-то безысходное, наводившее вместо праздничного веселья неожиданную тоску.

- Неправильное у меня отношение к этим игрушкам, - заметил Журковский. Люди смеются, радуются. А мне грустно.

- Ничего неправильного, - ответил Андрей Ильич. - Ты же русский. Как тебе может быть по душе такая предсказуемость? Мы не так воспитаны. Нам предсказуемость не нужна. Нам нужна стихия.

- Надоела, знаешь, стихия-то. Годы не те.

- Да ладно тебе - годы. Годы самые, что ни на есть, те. Мужчина, можно сказать, в полном расцвете сил.

- И потом, ты говоришь - русский. Я еврей, между прочим.

Суханов хотел что-то сказать, но проглотил фразу и уставился на профессора.

- Да? - с сомнением в голосе спросил он. - Серьезно? Интересно... Знаешь, шутка такая есть, модная сейчас. Мол, я ненавижу в жизни две вещи национализм и армян. Смешно?

- Очень, - ответил Журковский. - Ухохочешься.

- Ну хохочи... Значит, еврей ты у нас... Надо же. А я-то думал, татарин...

- Ты что, Андрей? Вы что, - повторил Журковский, становясь серьезным. Что вы имеете в виду?

- Да не напрягайся ты, Толя. Что ты, в самом деле? Ты же знаешь мою национальную платформу. Просвещенный космополитизм. Это единственное, что, на мой взгляд, может сейчас быть ответом на все эти гнилые разговоры о национальных меньшинствах. И большинствах. О старших и младших братьях... Знаешь, когда я об этом начинаю говорить, меня сразу тошнит.