Рославлев, или Русские в 1812 году

Зарецкой, не желая продолжать разговора с словоохотным вахмистром, вынул из кармана кисет, высек огню и закурил свою трубку. Миновав Марьину рощу, они выехали на дорогу, ведущую в Останкино; шагах в пятидесяти от них, той же самою дорогою, шел один прохожий. По его длинному кафтану, широкому поясу без складок, а более всего по туго заплетенной и загнутой кверху косичке, которая выглядывала из-под широких полей его круглой шляпы, нетрудно было отгадать, что он принадлежит к духовному званию; на полном и румяном лице его изображалось какое-то беззаботное веселье; он шел весьма тихо, часто останавливался, поглядывал с удовольствием вокруг себя и вдруг запел тонким голосом:

Воспоемте, братцы, канту прелюбезну,
Воспомянем скуку – сердцу преполезну,
Сидя в школе,
Во покое,
Гляди всюду,
Обоюду…

– Послушайте-ка, любезный! – перервал Зарецкой, поравнявшись с певцом.

– Quid est?[65] – вскричал прохожий, повернись к Зарецкому. – Что вам угодно, господин офицер? – продолжал он, приподняв шляпу.

– Не знаете ли, где нам проехать на Троицкую дорогу?

– Ступайте прямо, а там поверните направо, мимо рощи. Вон видите село Алексеевское? Оно на большой Троицкой дороге. А что, господин офицер, что слышно о французах?

– Я думаю, они будут сегодня в Москве.

– В Москве!.. Ну, нечего сказать – satis pro peccatis!..[66] А впрочем, унывать не надобно: finis coronat opus – то есть: конец дело венчает; а до конца еще, кажется, далеко.

– И я то же думаю.

– Конечно, – продолжал ученый прохожий, – Наполеон, сей новый Аттила, есть истинно бич небесный, но подождите: non semper erunt Saturnalia – не все коту масленица. Бесспорно, этот Наполеон хитер, да и нашего главнокомандующего не скоро проведешь. Поверьте, недаром он впускает французов в Москву. Пусть они теперь в ней попируют, а он свое возьмет. Нет, сударь! хоть светлейший смотрит и не в оба, а ведь он: sibi in mente – сиречь: себе на уме!

– Ого… – сказал, улыбаясь Зарецкой, – да вы большой политик, господин… господин…

– Студент риторики в Перервинской семинарии, – отвечал ученый, приподняв свою шляпу.

– А откуда вы, господин студент, идете и куда пробираетесь?

– Я вышел сегодня из Перервы, а куда иду, еще сам не знаю. Вот изволите видеть, господин офицер: меня забирает охота подраться также с французами.

– Вот что! – сказал Зарецкой. – Ай да господин ученый! Да не хотите ли вы в гусары?

– Ни, ни, господин офицер! Я хочу сражаться как простой гражданин. Теперь у нас, без сомнения, будет bellum populare – то есть: народная война; а так как крестьяне должны также иметь предводителей…

– Понимаю: вы метите в начальники русских гвериласов. Но ведь и тут надобен некоторый навык и военные познания; а вы…

– Я знаю наизусть все комментарии Цезаря de bello Gallico[67], – отвечал с гордым взглядом семинарист.

– Вот это другое дело, – сказал преважно Зарецкой. – Итак, вы намерены…

– Драться до последней капли крови! Да, сударь! Non est ad astra mollis et sera via – лежа на боку, великим не сделаешься.

– Великим? Да уж не Александром ли вас зовут, господин студент?

– Точно так, господин офицер.

– Ого! вот куда вы лезете! Впрочем, вам предстоит карьера еще блистательнее… Командуя македонской фалангой, нетрудно было побеждать неприятеля; а ведь ваша армия будет состоять из мужиков, вооруженных вилами и топорами; летучие отряды из крестьянских баб, с ухватами и кочергами; передовые посты…

– Смейтесь, смейтесь, господин офицер! Увидите, что эти мужички наделают! Дайте только им порасшевелиться, а там французы держись! Светлейший грянет с одной стороны, граф Витгенштейн с другой, а мы со всех; да как воскликнем в один голос: procul, о procul, profani, то есть: вон отсюда, нечестивец! так Наполеон такого даст стречка из Москвы, что его собаками не догонишь.

– Вряд ли он так скоро с нею расстанется.

– Помилуйте! он, чай, и сам не рад, что зашел так далеко: да теперь уж делать нечего. Верно, думает: авось пожалеют Москвы и станут мириться. Ведь он уж не в первый раз поддевает на эту штуку. На то, сударь, пошел: aut Caesar, aut nihil – или пан, или пропал. До сих пор ему удавалось, а как раз промахнется, так и поминай как звали!

– Итак, вы думаете, господин студент, что Наполеон играет теперь на выдержку?

– Хуже, сударь! Он уж проиграл, а теперь отыгрывается.

– Проиграл? Однако ж он дошел до Москвы.