Рославлев, или Русские в 1812 году

– Так, видно, моя память лучше вашей. Несколько месяцев назад, в Петербурге, я обедал вместе с вами в ресторации…

– Френзеля? Точно! теперь вспомнил. Так вы тот самой артиллерийской офицер…

– К вашим услугам.

– Мне помнится, вы поссорились тогда с каким-то французом…

– Да. Если б этот молодец попался мне теперь, то я просто и не сердясь велел бы его повесить; а тогда нечего было делать: надобно было ссориться… Да, кстати! вы были в ресторации вместе с вашим приятелем, с которым после я несколько раз встречался, – где он теперь?

– Кто? бедный Рославлев?

– А что? я знаю, он ранен; но, кажется, не опасно?

– Представьте себе: он поехал лечиться в Москву…

– И попался в плен? Вольно ж было меня не послушаться.

– Я слышал, что он очень болен и живет теперь в доме какого-то купца Сеземова.

– Жаль, что я не знал об этом несколько часов назад, а то, верно бы, навестил вашего приятеля.

– Как! – вскричал Зарецкой, – да разве вы были в Москве?

– Я сейчас оттуда.

– Так поэтому можно?..

– Да разве есть что-нибудь невозможного для военного человека? Конечно, если догадаются, что вы не то, чем хотите казаться, так вас, без всякого суда, расстреляют. Впрочем, этого бояться нечего: надобно только быть сметливу, не терять головы и уметь пользоваться всяким удобным случаем.

– Но скажите, что вам вздумалось и для чего хотели вы подвергать себя такой опасности?

– Во-первых, для того, чтоб видеть своими глазами, что делается в Москве, а во-вторых… как бы вам сказать?.. Позвольте, вы кавалерист, так, верно, меня поймете. Случалось ли вам без всякой надобности перескакивать через барьер, который почти вдвое выше обыкновенного, несмотря на то что вы могли себе сломить шею?

– Случалось.

– Не правда ли, что, сделав удачно этот трудный и опасный скачок, вы чувствовали какое-то душевное наслаждение, проистекающее от внутреннего сознания в ваших силах и искусстве? Ну вот точно такое же чувство заставляет и меня вдаваться во всякую опасность, а сверх того, смешаться с толпою своих неприятелей, ходить вместе с ними, подслушивать их разговоры, услышать, может быть, имя свое, произносимое то с похвалою, то осыпаемое проклятиями… О! это такое наслаждение, от которого я ни за что не откажусь. Но позвольте теперь и мне вас спросить: куда вы едете?

– А бог знает: я отыскиваю свой полк.

– И, верно, вам хорошо знакомы все здешние проселочные дороги и тропинки?

– Ну, этим я не могу похвастаться.

– Так позвольте вас поздравить: вы очень счастливы, что до сих пор не попались в руки к французам.

– В самом деле, вы думаете?..

– Не думаю, а уверен, что вам этой беды никак не миновать, если вы станете продолжать отыскивать ваш полк. Кругом всей Москвы рассыпаны французы; я сам должен был выехать из города не в ту заставу, в которую въехал, и сделать пребольшой крюк, чтоб не повстречаться с их разъездами.

– Да что же мне делать? Неужели я должен уехать в Рязань или Владимир и оставаться в числе больных, когда чувствую, что моя рана не мешает мне драться с французами и что она без всякого леченья в несколько дней совершенно заживет?

– О, если вы желаете только драться с французами, то я могу вас этим каждый день угощать. Не хотите ли на время сделаться моим товарищем?

– Вашим товарищем?

– Да! Мой летучий отряд стоит по Владимирской дороге, перстах в десяти отсюда. Не угодно ли деньков пять или шесть покочевать вместе со мною?

– Очень рад… Итак, вы один из наших партизанов?..

– И самый юнейший из моих братьев, – отвечал с улыбкою проезжий.

– То есть чином?.. Поэтому вы…

– И, полноте! Вы видите, что я в маскарадном платье, а масок по именам не называют. Что ты, Миронов? – продолжал офицер, увидя входящего казака.

– А вот, ваше благородие, – сказал казак, – принес кису. Не угодно ли чего покушать?

– Дело, братец! Вынь-ка из нее для себя полштофа водки, а для нас бутылку шампанского и кусок сыра. Да смотри не выпей всего полуштофа: мы сейчас отправимся в дорогу.

– А чтоб он вернее исполнил ваше приказание, – прибавил Зарецкой, – так велите ему поделиться с моим вахмистром.

– Слышишь, братец!

– Слышу, ваше благородие! Да я так и думал.

– Полно, так ли? Вы, казаки, дележа не любите. Ну, ступай! Хозяйка! подай-ка нам два стакана; да, чай, хлебец у тебя водится?

– Как не быть, кормилец! – отвечала с низким поклоном старуха.

– Милости просим, покушайте на здоровье! – продолжала она, положа на стол большой каравай хлеба и подавая им два деревянные расписные стакана.

– Ну что? – спросил Зарецкой, выпив первый стакан шампанского и наливая себе другой, – что делается теперь в Москве?

– Разве вы отсюда не видите?

– Вижу: она горит; но вы были сейчас на самом месте…