России ивовая ржавь (сборник)

Не знаю, как другие – я услышал, о чем он сказал, потому что и сам в эти минуты подумал о жуткой катастрофе, постигшей людей в дни противостояния фашистам. В это момент я уловил в театральном образе сиделого не напускные нотки патриотизма.

Почти одновременно с Джулией села на постели Фенечка Филимоновна.

– Конфетки «трюфели» навязали в дорогу, целый килограмм, приглашаю к чаю, – предложила она, засучив вслепую ногами в поисках тапочек.

Джулия резво поднялась, огладила складки на одежде с присущей ей игрой: «как все ладно на мне», собрала, не дожидаясь ответа, разнокалиберные кружки и двинулась за кипятком. Колечко с дорогим бриллиантом добротно откровенно посверкивало на пальчике-сосиске Фенечки. В доверительно простом общении «Филимоновна» мягко упразднилось, что ее абсолютно не покоробило. Сполз сверху Вениамин. Язык его выдал общепринятые обороты.

– Чаек с конфетами да с прекрасными дамами – чеховская идиллия. Согласен… только с моей заваркой из Чайсубани. Грузинская, верно.

Он галантно принял чашки у подошедшей Джулии. Та явно медлила: куда ей присесть. При первой моей попытке подвинуться – присела на край рядом. Меня с первой секунды обожгло жаром. Ее плечо касалось в движении моего плеча. При ее чрезмерной активности в условиях насыщенной атмосферы вагона я ждал запаха пота, что меня всегда выбивало из колеи разговора, однако, мой нос уловил лишь легкий будоражащий запах женского присутствия.

Вениамин всыпал в приспособление для заварки щепоть хрустких черных листьев. Тонкий аромат чая перебил другие запахи. Может быть, на какое-то время я пожалел об этом, но в следующее мгновение отвлекся настоящим ритуалом Джулии. Она отхлебнула чай, обожглась, остудила одним пальцем выразительные губки: тонкие бровки, то лезли вверх, то морщились до смыкания зауженных просветов. Что-то рвалось из нее – близкая грудь волновалась. Меня осенило:

«У нее есть острое желание говорить. Она хочет толчка. Внутренняя культура не позволяет показаться банальной?»

– Я стал невольным слушателем разговора, – обратился я к Джулии, – тема, правда, препостная – все заключено в мастерстве рассказчика. Знаете, увлекло в тембрально правильном исполнении.

Джулия от удовлетворения завозилась на месте, касаясь меня будоражащими воображение, мягкими частями, пропорционально сделанного природой, тела.

– О, да, да, Юля, – просвистел, откусывая трюфель, Вениамин, – все, как положено, произошло? Или дедушка слабостью опростоволосился?

Он откровенно вперился в ее прелести.

– Иль ты пассанула с сомнительной картой?.. Ю-ля, напоила хмельным, так дай же опохмелиться…, – торопил он ее.

Похоже, и Фенечку тема интриговала – всем видом она давала понять: «ну, что же ты, в конце концов».

Все затихли успокоенные проведенной подготовкой. Джулия с удовлетворением втянула легкими воздух.

– Приняла я его ухаживания. По роду деятельности консультировала красавцев, натаскивала всяких: и с мужским началом – дерзких в наступлении, и вялых от рождения – откровенно бабоватых – знала всяких. А тут, знаете ли, облом вышел: что ни фраза – мудрость, к месту, живо, сочно. Ну, это тогда, когда глаза в прищур или не смотришь на него. Влюбилась в его звук, в его ум. Открою глаза – смешон. Если так надо Вениамину: переспала я с ним, но не в первый и не в следующий раз. Переехала к нему в Ярославль – после того. Признаюсь: сделал сознанием королевой. Любое желание – пожалте, временами жалко становилось старика – надорвется, не справится. Справлялся, и тем оставался счастлив. Расцвел румянцем, думается, от новых задач, периодически сваливающихся на него. Себя позволяла ласкать не часто – всякий раз перед тем, представляла зависающие над собой дряблости отжившей кожи.

Фенечка замерла с кружкой на коленях, торопя взглядом Джулию.

Вениамин нервно разглаживал конфетную обертку. Я же парил с ней рядом, наслаждаясь звуком хорошо поставленного голоса, ее натуральностью, не вникая в смысл. Детали повествования не сохранились – в порывах ее голоса я продолжал видеть бегущие за окном окрестности. Пристанционные, яркие и победнее выселки, проглатывались величественной природой. Речки, увалы, перелески, виденные в пейзажах художников-классиков оживали живым восприятием. Сосны постепенно начинали теснить березы – лес помрачнел темной зеленью, а мне казалось: сгустившейся близостью принятого решения. Я парил в переливах голоса Джулии, сознанием оставаясь в волнующем меня 41-м.

Я очнулся от повышенного внимания к себе. Джулия отстранилась, глядя мне в лицо. Вениамин от смеха закашлялся. Фенечка набычилась в мою сторону, с презрением стреляя исподлобья глазами.

– Бессердечный вы человек, – бросила она хлестко, – рядом с вами слабая женщина – милая, женственная.

Меня взяла оторопь: я пропустил что-то важное, и тут же успокоился: в действительности, ничего не может быть более важным для меня в эти минуты, чем память Груни.

– М-да, – потер щетину Вениамин, – поставить на один банк дочь и случайного старика…

Тут меня прорвало:

– Вы куда катите, Фенечка Филимоновна? В Забайкалье, здоровье драгоценное поправить?