России верные сыны

Талейран все еще стоял в неловкой позе не то молящего о пощаде, не то угрожающего. Он был изумлен, смущен и действительно подавлен. Талейран посмотрел на Александра; тому, видимо, надоела эта затянувшаяся игра — он отвернулся. Нессельроде с умильной улыбкой потирал ручки, те самые маленькие ручки, из которых «кузен Анри» получил первые десять тысяч франков — плату за измену Наполеону. Талейран искал слов и не находил их; он был даже обрадован, когда Александр вдруг оборвал принужденное молчание:

— Мне время итти… Я обещал императору быть на спектакле.

Талейран подхватил костыль, но не двигался с места.

— Меня ждут…

Талейран увидел спину Александра, услышал звон шпор. Затем мелькнуло личико Нессельроде. Аудиенция окончилась.

Талейран возвращался во дворец Кауница, где поместилась французская делегация. Он был слишком умен, чтобы не видеть своей неудачи. Все же он искал себе утешения.

Ему вспомнился Наполеон в своем споре с папой. Наполеон то грозил, топал ногами, швырял стулья, то вдруг говорил возвышенным тоном, простирая руки к небу. И папа Пий VII, старый граф Кьярамонти, ответил ему: «Comediante!» («Комедиант!»)

Эти воспоминания немного успокоили Талейрана. Не ему одному пришлось испытать чувства актера, провалившего роль.

Во дворце его ожидало письмо Меттерниха. Главу французской делегации приглашали прибыть для присутствования (только для присутствования) на предварительной конференции. Но в письме рукой Меттерниха была сделана приписка. Канцлер писал: если князь Талейран зайдет к нему немного раньше, то «представится возможность побеседовать о весьма важных вещах…»

Вечером во дворце Кауница играли в вист. Талейран был в хорошем настроении, но не только от того, что выигрывал. Открывались некоторые перспективы.

Он оставил карточный стол раньше обычного времени, сказав, что хочет побыть наедине и подумать о некоторых «весьма важных вещах».

46

Годовщину Лейпцигской битвы пышно отпраздновали в Вене.

Более тридцати тысяч войска было выведено на смотр. Император Александр шел впереди австрийского гренадерского полка его имени и салютовал шпагой императору Францу. Русских войск, истинных победителей в «битве народов», в Вене не было, и всю славу пожинали здесь австрийцы.

В свите Александра веселый и злой на язык Чернышев довольно громко вспоминал о неудаче Шварценберга у Плейссы в первый день сражения. Александр услышал, но не улыбнулся. Шварценберг сидел на коне, надутый и важный, и всем видом своим показывал, что это его праздник. Толстый король Вюртембергский тоже самодовольно улыбался, — он считал себя героем, потому что вюртембергские войска изменили Наполеону на третий день битвы, правда, после саксонцев, которые изменили первыми.

На Пратере был дан обед для участников парада — унтер-офицеров и солдат. Столы расставили под открытым небом; угощались не только солдаты, но и народ. Александр с обворожительной улыбкой выпил бокал вина за здоровье веселой Вены, города песен.

Во дворце Разумовского Александр дал обед для высоких особ.

Рука хозяина дворца чувствовалась в этом пиршестве.

Зал манежа был превращен в столовую, художники по тогдашней моде расписали цветами пол. Безудержное расточительство Разумовского и на этот раз поразило Вену. За месяц до званого обеда люди Андрея Кирилловича были посланы в Астрахань за икрой и стерлядями, в Бельгию за устрицами, во Францию за трюфелями.

«Дождь царей» в Вене, как писали стихотворцы в те времена, продолжался. В залах дворца, где висели картины кисти Тициана, Корреджио, толпились герцоги, владетельные князья и короли. Тысячи восковых свечей освещали дворец; свечи таяли от нестерпимого жара. Прижатый к нише окна, Можайский с любопытством глядел по сторонам. Смех, восклицания, обрывки фраз оглушили его.

— Одних свечей на двадцать тысяч флоринов…

— Хозяин от этого не обеднеет…

Лорд Кэстльри прошел совсем близко от Можайского. В ярком свете он казался старше своих лет, — щеки тряслись при каждом шаге, прозрачная желтизна разлилась по лицу. Он шел, как бы никого не видя, и толпа расступалась перед ним. Люди, на которых падал его надменный взгляд, кланялись первыми, и не всем он отвечал на поклон.

Можайский отдался на волю толпы, толпа несла его по залам дворца и вынесла в ротонду, где висели четыре картины Тинторетто. Под этими бесценными полотнами расположились игроки. Молодые люди в невысоких придворных чинах почтительно толпились вокруг. Спиной к дверям сидел древний старец с напудренными волосами, тонким носом с горбинкой и отвисшей нижней губой — князь де Линь, имевший славу самого интересного и остроумного собеседника в Европе. Его партнер — Талейран вызывал любопытство и отвращение. На него смотрели, как смотрят на змею: интересно и страшно.

Александр стоял, окруженный дамами, и слушал их болтовню.