Россия без Петра: 1725-1740

Выше говорилось о деле солдата Седова (кирпич для императрицы) и тяжких для него последствиях. Смертную казнь ему заменили ссылкой в Сибирь, доносчики — его товарищи — получили награду от сыскного ведомства — по 50 и 10 рублей на человека, и дело это, казалось, кануло в Лету. Но не прошло и двух месяцев, как в Тайной канцелярии стали заниматься делом его сослуживца, солдата Л. Гробова, который, обращаясь к доносчикам, говорил: «Съели вы солдата Ивана Седова ни за денешку, обрадовались десяти рублям»³⁷. Но и дело самого Гробова началось с доноса, что неудивительно.

Люди пытались как-то предохраниться от бича доноса. В 1738 году в городе Сокольске к приятелю — подьячему И. Коровину зашел поп Василий, который рассказал, что некий прапорщик говорил ему нечто «непристойное» о принцессе Анне Леопольдовне. А через час после ухода попа к Коровину зашел другой приятель — отставной солдат А. Кузовлев «для питья пива, и оной подъячей тому Кузовлеву о вышепомянутых словах [прапорщика] объявил имянно, и салдат Кузовлев тому подъячему говорил: «Надобно об этом донести», а подъячей говорил: «Не наше дело, а ты у меня приложись к образу, чтоб тебе об том не доносить» — и, сняв с полки образ Воскресенья Христова, положил на стол и велел приложитца, и оной Кузовлев тому подъячему сказал, что он доносить о том не будет, и, приложась ко образу, пошел з двора».

Но предосторожности эти оказались напрасными — все это слышал наемный работник Коровина — «вор и каторжный беглец» Павел Данилов, который тотчас же побежал к Сокольскому воеводе С. Михневу и донес ему, что солдат и подьячий «сделали меж себя присягу, чтоб им о некоторых словах (а о каких имянно — не объявил) не доносить, и оной Михнев ему, Данилову, сказал: „Дай мне справитца, и я их к делу приберу“». Но, по-видимому, по каким-то причинам «не прибрал», и тогда это сделал сам Данилов, пойманный два года спустя как церковный вор. На пытке он кричал «слово и дело» и донес на Сокольских жителей³⁸.

Система политического сыска действовала, опираясь на страх, безотказно: люди часто бежали доносить, как только слышали «непристойные слова». Выше упоминалось дело о предосудительных разговорах школьников об Анне Леопольдовне — девице. Примечательны детали этой истории. Дело происходило в Рождество — 25 декабря 1736 года. По улице гуляли четверо друзей — учеников кронштадтской гарнизонной школы; Иван Бекренев, Филипп Бобышев (им было по 14 лет), Савелий Жбанов (15 лет) и Иван Королев (13 лет). Подростки шли на рынок «для гуляния и, — как сообщил потом изветчик Бекренев, — идчи дорогою, означенной Бобышев в разговорах» с Королевым позволил себе неприличное высказывание о принцессе — племяннице императрицы. А после этого Иван Бекренев «Жбанову говорил; «Слушай, что оной Бобышев говорит», и означенной Жбанов ему, Ивану, говорил: «Я слышу и в том не запрусь и буду свидетелем» и чтоб он, Иван, о том объявил, а ежели о тех словах не объявит, и в том он, Жбанов, на него, Ивана, донесет». По доносу Бекренева началось следствие, в Тайной канцелярии сочли дело неважным, считая, что все малолетки виноваты; в заключении сыскного ведомства отмечалось, что «по обстоятельству об них дела видно, что показанные непристойные слова говорили они, может, обще»³⁹. Малолеток наказали кошками и разослали по разным школам.

Дело это весьма симптоматично, ибо микроб доносительства, стукачества проникал во все слои русского общества, захватывал всех и вся. Только в описываемой системе возможно было нижеследующее дело.

Цитирую протокол Тайной канцелярии за 17 апреля 1732 года, ибо он, даже без особых комментариев, весьма выразителен: «Приведены дому маэора Ермолая Денисьева люди ево малолетныя: Герасим Исаев, Конон Сидоров для того, что в Тайной конторе оной маэор Денисьев доношением, а потом и в допросе объявил: малолетной сын ево, Денисьева, Александр, объявил ему, что оные Исаев и Сидоров между собою говорили непристойные слова, а какие, того имянно тот ево сын не сказал, да и он, Денисьев, о том ево не спрашивал».

Любопытная ситуация, не правда ли, читатель? Отец приводит сына в сыск, но сам не знает, о чем тот будет доносить. Вероятно, на самом-то деле отец знал, в чем состоит донос, но знал он и то, что закон жестоко карал всякого, кто пытался узнать содержание «слова и дела» или сообщал о нем письменно или устно.