Россия без Петра: 1725-1740

Когда же заходила речь о довольно запутанной политической ситуации после смерти Петра I, не назначившего наследника, то для объяснения всего и вся шла наиболее подходящая фраза В. И. Ленина о том, что, в отличие от пролетарского переворота 1917 года, в XVIII веке дворцовые «перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой», что в принципе верно, хотя ничего и не объясняет. Невнимание историков-профессионалов к эпохе дворцовых переворотов привело к тому, что знания о ней любознательный читатель черпал главным образом из романов Валентина Пикуля «Слово и дело», «Пером и шпагой» и других. Лишенные историзма, основанные на весьма вольной трактовке фактов, они несли в себе хоть какую-то информацию, и не раз после публичных лекций ко мне подходили люди с конспектами, составленными по романам Пикуля, с тем чтобы я помог им отделить плоды буйной фантазии романиста от подлинных фактов истории.

Впрочем, феноменальный успех романов Пикуля вполне заслужен и объясняется не только полной немощью советской исторической науки, не способной противопоставить темпераментному романисту правдивую книгу, но и временем, когда массовый читательский интерес к «исторической клубничке» из жизни Анны или Елизаветы объяснялся общественной обстановкой и нравами 70-х — начала 80-х годов XX века. И Пикуль чутко уловил общественный запрос и оперативно и умело откликнулся на него. Более того, романы Пикуля о XVIII веке пользовались колоссальным успехом еще и потому, что застой и гниение оказались чем-то созвучными послепетровской эпохе с ничтожными личностями у власти, душной атмосферой придворных передних, мелочностью и страхом.

Одним словом — безвременье. Но не будем забывать, что это безвременье сожрало у многих из нас лучшие, самые плодотворные годы жизни, а многие так и умерли в убеждении, что так будет вечно, что вся история — и раньше, при Анне, и нынче, при Брежневе, — будет протекать как вялая, грязная река среди зловонных болот.

Но утешим себя мыслью, что в Истории нет безвременья. История ровна, сильна и равнодушна, это поток, текущий из нашего прошлого в будущее, и перед ней все равны — гении и ничтожества, добрые и злые. Ведь все зависит от наших претензий, амбиций, требований и заблуждений, от точки зрения наблюдателя на берегу этого потока, пока за ним самим не приплывет Харон.

Вот и я имею пристрастие к послепетровской эпохе. И не только потому, что почти вся моя сознательная жизнь прошла при нашем застое, но и потому, что все люди всегда интересны и их судьбы поучительны для нас, и в каждом историческом пейзаже есть красота и неповторимость, есть своя драма, сопереживая которой мы расширяем свой мир во времени — как бы живем несколько раз. Печальный опыт марксистской науки в СССР показывает, что, игнорируя живого, сложного, противоречивого человека прошлого, уделяя внимание только движению масс, развитию классовой борьбы или только экономики, такая наука была обречена на непонимание и неприятие читателей — живых людей, которым всегда, во все времена, интересны прежде всего живые люди, их черты, их проявления, страсти, чудачества. Именно поэтому, пока будет жить человечество, будут жить книги Плутарха и Светония. Пройдут века — и люди все равно будут жадно читать мемуары Наполеона, Черчилля, Екатерины II. Так устроен человек.

И еще он устроен как звено в непрерывной цепи, протянутой из прошлого в будущее. Если мы есть, значит, было и звено нашего предка, жившего в 20–30-е годы ΧVIII века, значит, уже одно это осмысляет его существование для нас, делает его время и его жизнь ценной, точнее — бесценной, ведь цепочку во времени так легко было порвать случаю, року, и тогда бы мы не появились на свет.

Читая документы тех лет, видишь, как обрываются одни нити жизни и завязываются другие, как рождаются люди, без которых невозможна последующая история, как возникают еще неясные токи будущего, и ты видишь сквозь увеличительное стекло времени то, что они, современники Екатерины I или Анны, тогда не могли разглядеть, понять, оценить, и одновременно осознаешь, что подобным же образом воспринимаем мир и мы, люди конца XX века.

И еще важно помнить, что в каждый момент жизни всегда есть несколько возможных путей ее движения, есть несколько вариантов, из которых реализуется лишь один — тот, который потом называют единственным вариантом истории.

Обратимся к нему…

Автор

Январь 1725 года — май 1727 года

Смерть в конторке