Россия без прикрас и умолчаний

— Надо! – ответил этот человек и задумался о чем-то своем, глядя вперед, туда, где сходились огни длинного проспекта.

II.

Партийные власти и государственные руководители Советского Союза больше всего опасаются писателей, художников и даже актеров. Их считают самыми вероятными разносчиками «идеологической заразы». Но власти, как всегда, плохо знают, что делается в стране. Наиболее враждебны режиму не писатели и не художники, а ученые. На то есть несколько причин.

Человек науки, по характеру своей деятельности, привыкает логически анализировать любую ситуацию. А логический анализ современной русской жизни автоматически делает Вас противником режима. Я все время думал об этом, слушая высказывания ученых таежного города.

Кроме этой общей причины есть и другие – более или менее частного порядка. Прежде всего – усиливающиеся расхождения между фундаментальными научными теориями последнего времени и официальным диалектическим материализмом, предписываемым свыше в качестве «науки всех наук». Затем глубокое недовольство партийным вмешательством в науку, невежественным «планированием» научных достижений. Еще большее недовольство всеобъемлющей секретностью, отсутствием обмена информацией с зарубежными коллегами, превращением множества ученых в анонимов и невидимок. Наконец, свежие рубцы на теле большинства наук от недавних свирепых гонений, от долгого владычества обскурантов и карьеристов типа небезызвестного академика Лысенко.

Здесь нет, к сожалению, места, чтобы привести интереснейшие высказывания людей науки о философских провалах марксистско-энгельсовского диалектического материализма в качестве единственного инструмента познания мира. Материализм бессилен даже в осмыслении такого явления как электромагнитная волна. Еще хуже обстоит дело с принципом неопределенности Гейзенберга, с общей теорией относительности Эйнштейна, с вероятностным характером протекания всех физических процессов и так далее. Поскольку все эти явления науки неоспоримы, марксистские философы уже не решаются просто предать их анафеме и объявить злостными выдумками буржуазной науки. Они лавируют, пытаются изобретать марксистские объяснения всему, что дают сегодня точные науки. Беспомощная эмпирическая философия такого рода приносит гораздо больше вреда, чем кажется: она сдерживает свободное развитие всех наук. Физик или биолог может, конечно, не слушать псевдофилософских разглагольствований, но он не в состоянии их открыто опровергнуть – такую работу не напечатают, а у автора начнутся крупные неприятности. Поэтому, как любил говорить мне знакомый физик, науки в СССР развиваются «не благодаря, а вопреки» – то есть, не только без философской поддержки, но и с постоянной необходимостью преодолевать официальное философское сопротивление.

Очень донимает ученых и бюрократическое «планирование» науки. В исследовательских институтах и лабораториях – секретных и несекретных – составляется масса всяких планов, описаний будущих научных тем и так далее. Вся эта бумажная масса нужна для того, чтобы получить средства на продолжение работы. Высокопоставленный бюрократ, «контролирующий» деятельность той или иной научной отрасли, должен понять из бумаг, что данная тема утилитарно полезна, что к такому-то сроку она даст «отдачу в народное хозяйство». Только тогда он подпишет смету расходов по этой теме. Что касается тем сугубо теоретических, «отвлеченных» и не сулящих немедленной «отдачи», то тут ученым приходится писать еще больше объяснений.

Вторая половина бумаготворчества ученых – составление отчетов по утвержденным и выполненным темам научных работ. Дело в том, что самый превосходно составленный план не может гарантировать успеха исследования. Но если тема была официально «открыта» и на работу по ней израсходованы какие-то деньги, то тему надо столь же официально «закрыть». Для этого пишется длиннейший отчет, утверждается ученым советом института и идет «наверх» для последующего утверждения.

Профессор химии, с которым я часто беседовал о научной бюрократии, показал мне однажды листок бумаги с цифрами. Путем несложных выкладок он вывел, что рабочий час кандидата наук (первая ученая степень в Советском Союзе) обходится в 3,2 раза дороже, чем рабочий час секретарши. Совершенно очевидно, что имеет прямой экономический смысл дать ученым побольше секретарей – они взяли бы на себя главную часть «письмоводительства», и дорогое время специалиста не уходило бы на чисто техническую и совершенно не нужную ему работу. Однако директор института (профессор как раз и есть директор) не имеет права открыть даже одну дополнительную секретарскую должность сверх утвержденного много лет назад штатного расписания. Этот запрет действует... в целях экономии и борьбы с «раздуванием штатов». Вносить проекты увеличения численности персонала совершенно бесполезно: их не утвердят «наверху» как расточительные. Об истинной выгоде, выгоде окончательной, никто при этом не думает: бюрократы не были бы бюрократами, если бы их всерьез волновала суть дела, а не только порядок в бумагах.