Россия без прикрас и умолчаний

Власти долго «не замечали» песен, не знали, как с ними бороться. Окуджаву немедленно уволили из «Литературной газеты». Поэт вынужден был в конце концов уехать в Ленинград и занять скромную должность в местном издательстве.[9] Но, понятно, такие административные меры ни к чему не привели. Уже в Ленинграде Булат Окуджава написал нарочито издевательские стихи о «каплях датского короля» – это популярное в России средство от кашля:

Если правду прокричать вам мешает кашель,
Надо больше принимать этих самых капель...

И вот идеологические боссы решили «приручить» песенников, повернуть их творчество в «нужную» сторону. Газеты, особенно комсомольские, стали льстить «менестрелям», в клубах начали устраивать вечера песен с выступлениями наиболее безобидных из них.

Однако провалилась и эта затея. Верноподданных менестрелей никто не слушает, а на вечера песен, чтобы не пустовал зал, стали кое-где приглашать «настоящих» песенников. Почувствовав, что идея оборачивается против них, власти прекратили заигрывание с песенниками, и по этому поводу в печати вновь воцарилось угрюмое молчание.

А Россия поет. И слушает. И думает. И происходят в ней перемены – те самые, страшные для диктаторов подспудные перемены, которые десять лет назад интуитивно предсказал Евгений Евтушенко.

Глава VI. ЖУРНАЛИСТЫ – ПОДРУЧНЫЕ ПАРТИИ.

Поездка по ночному Ташкенту. – Что такое «не обобщать». – Чудесное превращение генерала де Голля. – Приговор до суда. – Кто такой токарь-лекарь Пупкин? – Путеводитель по цензуре. – Тайны современного талмуда. – Журналист за рюмкой водки. – Вечерняя болтовня и серьезная работа.

I.

В последний раз я посетил Ташкент незадолго до начала обрушившегося на город бедствия – серии землетрясений. Мой самолет пришел поздно вечером, я выстоял час в очереди за такси и наконец с удовольствием уселся в машину. За рулем сидел широкоплечий красивый парень, он лихо рванул «Волгу» с места и лаконично спросил: «Маршрут?»

— Шелковичная улица, 64.

— О-о! – протянул парень не то с уважением, не то с иронией. – Гостиница ЦК? Большое начальство везу?

В последней фразе ирония звучала уже совсем явно.

— Нет, я не начальство, я журналист.

Шофер пристально, изучающе на меня посмотрел (в России пассажир сидит обычно рядом с водителем).

— Будете, значит, писать о достижениях солнечного Узбекистана?

— Еще не знаю.

— Ну да, не знаете! Вас ведь за правдой не посылают.

Тут уж настала моя очередь повернуться и внимательно посмотреть на водителя. Глядя прямо перед собою, на широкий пустой проспект, освещенный только фарами машины, он четко выговорил:

— Смотрите сколько хотите, я вас не боюсь. Могу спорить: если я вам по правде расскажу, как здесь живут, вы все равно в газете не напишете.

Любой московский журналист, если он ездит в командировки по стране, привык к личным жалобам. В первый же день пребывания на заводе, в институте, в совхозе к вам обязательно кто-нибудь подходит и спрашивает, нельзя ли повидаться с вами вечером, наедине. Иногда не один человек, а два или три, но все они поодиночке, и каждый хочет говорить с журналистом без свидетелей. Часто такое желание изъявляет администратор или уборщица гостиницы, где вы останавливаетесь. Отказывать у меня не хватало духу, хотя я наперед знал, что разговор будет длинный и совершенно бесполезный. Некоторые мои коллеги отказывали – может быть, это было даже честнее. Человек, озираясь, приходил к вам в номер, и начинался рассказ о несправедливостях, беззакониях, жестокостях, творимых начальством на том же заводе (или в совхозе или в институте).

Но все эти жалобщики – часто, действительно, затравленные и несчастные искатели справедливости – непременно начинали с того, как они любят советскую власть. Следующий, тоже обязательный тезис, был такой: «Но наши начальники, хоть и носят партийные билеты, на самом деле не коммунисты». Нередко говорилось: «Не коммунисты, а фашисты». Третий тезис: «Москва далеко, там не знают, что у нас творится, а у начальства нашего дружки в верхах, они его покрывают. Я вам расскажу правду, вы проверьте и напишите – все ахнут. Только мою фамилию нигде не называйте, а то меня съедят. Вы их не знаете, они на все способны». Лишь после этого шла суть дела – как правило, действительно, неприглядная.

Ташкентский шофер удивил меня тем, что отбросил всю эту «преамбулу». Возможно, по недостатку времени – ташкентский аэропорт совсем недалеко от города, – а, может быть, потому, что очень уж сильно ненавидел окружающее лицемерие. Его рассказ, последовавший за вызывающим вступлением, не был личной жалобой. Юный водитель громил местные порядки с гражданских, даже политических позиций.