Россия без прикрас и умолчаний

Но вот Васильев перешел к делу, по которому явился в редакцию, – и тут я едва не подскочил на стуле. Оказывается, милейший Аркадий Николаевич, как дисциплинированный член партии, пришел уплатить членские взносы в партийную организацию журнала «Москва», где он состоит на учете. А сборщиком взносов была та самая женщина-редактор, с которой я беседовал. Она шутливо похвалила Васильева за пунктуальность, раскрыла его партбилет, достала ведомость уплаты взносов и спросила:

— Ну, сколько с вас за этот месяц, Аркадий Николаевич?

Он скромно и без выражения сказал:

— Триста шестьдесят.

Триста шестьдесят рублей?!! Моя собеседница так и разинула рот. Ведь партийный взнос составляет три процента заработка, следовательно, за истекший месяц Аркадий Васильев «заработал» 12 000 рублей. Квалифицированный рабочий или врач в России зарабатывает столько за десять лет.

Женщина не удержалась:

— Неплохо, Аркадий Николаевич! На хлеб с маслом вам должно хватить...

Шутка произвела на Васильева неприятное действие. Он подозрительно глянул на меня, с недовольством – на женщину-редактора и буркнул:

— Ничего особенного. Мне заплатили за сценарий.

И тут же ушел.

Лишь потом, когда Васильев произнес свою грязную речь на процессе двух писателей, я понял, за какой сценарий он авансом получил такие щедрые, невиданные в России деньги.

Наступило 5 декабря 1965 года. За двадцать девять лет до того, 5 декабря 1936 года, была принята новая Конституция СССР – «Сталинская Конституция», и этот день с тех пор праздничный, нерабочий. В шесть часов вечера в самом центре Москвы, на Пушкинской площади, произошло нечто небывалое за всю историю советского режима. Группа молодежи устроила демонстрацию с требованием освободить Синявского и Даниэля.

Через Пушкинскую площадь проходит улица Горького – центральная улица столицы. Чуть отступя от улицы стоит прекрасный памятник поэту Александру Пушкину, отлитый скульптором Опекушиным в 1887 году. У подножья этого памятника собралось около сотни юношей и девушек. Внезапно над их головами взлетели белые рукописные плакаты: «Соблюдайте Конституцию!», «Свободу писателям Синявскому и Даниэлю!» Прохожие изумленно останавливались, не понимая, в чем дело. Мысль о демонстрации не приходила в голову никому. Многие полагали, что идет съемка какого-то кинофильма.

Плакаты реяли над демонстрантами всего пять-десять секунд, не больше. В толпу молодежи врезались десятки полицейских агентов в штатском, которые давно уже стояли вокруг – КГБ заранее знал, что готовится демонстрация. Работая кулаками, «сотрудники органов безопасности» прорвались к плакатам, сбили их, изорвали, остервенело затоптали ногами. Другие агенты окружили памятник, следя, чтобы никто из участников демонстрации не ускользнул. Третьи хватали демонстрантов по одному и вталкивали в подходившие машины. Это уже, действительно, напоминало съемку кинофильма, хорошо отрепетированную.

Что же произошло? Почему секретная полиция была так хорошо информирована, что сумела стянуть к месту демонстрации три сотни молодчиков, автомашины и так далее?

Оказывается, молодежь, объединившаяся в организацию под вызывающим названием СМОГ – Союз Молодых Гениев, не скрывала своего намерения выступить в защиту писателей. Участники будущей демонстрации разослали сотни пригласительных билетов, призывавших прийти 5 декабря на Пушкинскую площадь. СМОГ звал за собой писателей, художников, студентов, молодых ученых. Это был открытый, исключительно смелый вызов режиму, потому что если вы рассылаете в СССР даже десять приглашений на какое-нибудь собрание, то должны понимать: одно из этих десяти непременно ляжет на стол в КГБ. Инициаторы демонстрации это прекрасно понимали. Для меня – и для очень многих в России – самым знаменательным была даже не демонстрация как таковая, а именно рассылка приглашений. Боюсь, что эта решающая особенность как раз и ускользнула от внимания западных наблюдателей.

Вероятно, лишь каждый восьмой или каждый десятый из приглашенных явился на Пушкинскую площадь в тот вечер. У непришедших были самые различные резоны – от сознания, что нельзя ставить под угрозу свою важную литературную работу до простой и вполне понятной трусости. И лишь ничтожное меньшинство – главным образом, тайные информаторы КГБ, не распознанные СМОГом, – вообще не сочувствовало идее демонстрации. После 5 декабря мне пришлось выслушать немало своеобразных «объяснений» от лиц, приглашенных на площадь и не ставших все-таки «декабристами». Слышал я, что это могла быть полицейская провокация, слышал выражение «мальчишество», слышал соображение, что мол видите, они не успели даже слова сказать, как их схватили – что пользы, если бы я был в их числе? Но ни разу, ни от кого не услышал я осуждения «декабристов».

После 5 декабря, когда волна возмущения арестом писателей поднялась во всем мире до высшей точки, советские правители поняли, что играть в молчанку больше невозможно. И вот в «Известиях» появилась статья Дмитрия Еремина «Перевертыши», а в «Литературной газете» творение Зои Кедриной «Наследники Смердякова».