Россия будет воевать

Социализация бывает как стихийная — просто от общения с людьми и общей с ними деятельности, так и направленная — октябрятская дружина, пионерская, комсомол… и так далее.

А вот потом начинается взросление, которое неразрывно связано с осознанием собственной смертности и выработкой собственной методики преодоления этой смертности или смирения с ней.

Это был именно тот момент, когда нашему поколению старшие товарищи, одев костюмы и очки в золотой оправе, сообщили, что наша социализация — ложная, привитые нам идеалы — преступны, Родина — уродина. И сразу вслед за этим радостным известием с диким треском, придавливая идеалы социальной справедливости, мечту стать ихтиологом, писателем, космонавтом, разведчиком, первую любовь, дружбу народов, рухнуло наше общество, наша страна, среда, к которой мы социализировались.

Наша социализация оказалась невостребованной. Мы были воспитаны для одного общества, а жить пришлось в другом. Наши идеалы, культурные сценарии, поведенческие стереотипы, конструируемые средой годами, оказались не нужны и даже вредны в новой социальной среде.

Многие из нас погибли, так и не сумев адаптироваться к новой жизни.

Чтобы выжить, нам приходилось разрушать свою социализацию. Мы приучались не верить в высокое, мы разбирали руками наши идеалы и бросали их куски в пропасть. Выцарапывали ногтями следы великих имен истории. Стирали все, что могло помешать нам выжить. Все, что отвлекало.

Те из нас, что выжили, очутились один на один с разрушенным механизмом доверия, который нужен для нормального функционирования в социуме, выстраивания личных связей. В том числе и создания семьи.

Огромное количество моих друзей до сих пор не женаты и не имеют детей. После такого предательства они просто не умеют доверять и доверяться, что для таких дел совершенно необходимо.

Мы — поколение тех, кого растили для моногамии, но кто жил в обществе открытого промискуитета. Те, кто хотел стать зоологом, а стал экономистом — специалистом по серым схемам. Писатель стал юристом, художник — … Это те, кто не стал бандитом, проституткой и наркоманом. А ведь эти юные отморозы, малолетние проститутки и наркоманы 90-х, — они набраны именно из нашего поколения.

Мы не успели стать советскими людьми, которыми должны были стать. Мы не строили лунных городов, не сажали яблони на Марсе. Мы …

Мы не стали тем, кем мы мечтали в детстве, но мы выжили.

Некоторые из нас не просто выжили, а и неплохо заработали. Мы до упаду потанцевали на вечеринках, походили в стрип-клубы, поездили по курортам, оторвались на дискотеках, понюхали кокаин… Ну что еще надо? Серая схема, накрашенная любовница, вторая, третья, четвертая, яркий клуб, еще одна серая схема….

Надо же как-то разбивать свою жизнь среди схем?

И вот тут начинается последнее и решающее деление.

Есть те из нас, кто сроднился с этим образом жизни, мысли и даже нашел в нем какие-то идеалы. Это очень похоже на стокгольмский синдром:

— Это наше предназначение! Ты не понимаешь, просто мы нужны, чтобы чистить мир от лохов! — радостно заливает тебе слюнями воротник белой рубашке твой пьяный однокурсник, похлопывая тебя по плечу рукой, в которой он еще держит суши с лососем. И в этот момент ты понимаешь, что ты — дерьмо, твой приятель — зомби, ты скоро разведешься, твоя любовница — несчастная женщина. Это — ад.

Ты среди могильных крестов одних и кайфующих других вдруг понимаешь, что в твоем механизме что-то расстроилось. Что-то не так.

Ты не понимаешь, как так вышло, что для тебя добро стало синонимом слова «мне», а зло — синонимом слова «другому».

И ты начинаешь делать то, что делать «успешному парню» всегда делать опасно. Ты начинаешь разбирать на части собственную душу, чтобы найти то, что испортилось.

Ты ковыряешься часами в том, чего никогда не понимал. Шарахаешься в буддизм, в язычество. Пока не приходишь к самому началу. К тому, что сделало славянские племена одним народом.

Ты по крупице, пинцетом, собственными руками выстраиваешь Идеальное из кусочков знания даже не о Добре и Зле, а о плохом и хорошем, о красивом и некрасивом. Ты это делаешь часами, сутками и неделями. Потому что приходится заниматься воспитанием себя как ребенка — приходится заново, при помощи воли отращивать у себя способность любить и доверять, понимать, что такое Добро и что такое Зло. И, преодолевая уже сложившиеся социальные навыки, становиться тем, кем собирался с самого начала.

Мы — «селф-мейд» более чем кто бы то ни было. Потому что нам вручную удалось воссоздать свою душу, веру и совесть (именно поэтому я, кстати, уверен, что Авраму Францевичу Покою никак не может быть больше сорока лет — только мой ровесник может так интересоваться идеальным; ведь в такой степени, как наше поколение, никого больше идеального не лишили).

…И когда ты заканчиваешь (на время — потому что процесс этот бесконечен), выясняется, что прошло несколько лет, и ты изменился. Выстроенная хрупкая конструкция больше не позволяет тебе слишком многого. Но слишком ко многому обязывает.