Россия будет воевать

Во всем потоке рыданий о хамоне и пармезане наиболее выпукло выглядит текст Валерия Панюшкина «Пармезан – это духовность»:

«Я полагаю, что говорить: «Не нужен нам ваш пармезан, гречневую кашу будем есть вместо пармезана» – это и есть бездуховность. Так может говорить человек, которому еда нужна просто для того, чтобы набить брюхо; человек, не ценящий ни вкуса, ни культуры, ни технологии».

А абсолютное идеальное воплощение отечественного креаклиата Евгений Понасенков разразился жуткой руганью в адрес России и русского языка.

«Известный тезис о том, что «могуч русский язык», – категорически ложен: он слаб. Чтобы описать мое отношение (как историка и гражданина) к режиму, к рабскому агрессивно-послушному большинству – не хватает слов. Сказать, что я все это презираю, что мне это отвратительно, омерзительно, назвать это скотством, убожеством, гнилью, грязью и т. д., и т. д. – это НИЧЕГО не сказать. Мат – еще акварельнее. Слаб русский язык, чрезвычайно слаб и беден. По крайней мере, для описания самой России».

Если вам кажется, что между этими фактами нет никакой взаимосвязи, – вы ошибаетесь.

На самом деле за всеми этими, на первый взгляд разрозненными фактами скрывается одна из уже причин начинающейся Третьей мировой войны.

Для войны всегда находится множество причин. Тут и геополитика с экономикой – точнее говоря, жажда власти и жажда богатства. Тут и личные амбиции, обиды, счеты, комплексы, влияющие на решения, принимаемые элитами. Война – это всегда мерзкая каша из малых и больших преступлений, гордынь, похотей, сребролюбий и много еще чего.

Но в войнах между Россией и остальным миром всегда есть в клубке сюжетных линий одна особенная – та, что придает каждой такой войне эсхатологический оттенок.

Со странным восторгом Европа рассуждает о «загадочной русской душе» и немедленно срывается в животную пещерную русофобию. Европа с восхищением рассказывает себе самой сказки о волшебной России – стране святых, стране царей, стране могучего таинственного народа, а затем внезапно начинает заходиться в истерике про унтерменшей, диких азиатов, чужое страшное племя.

Отчего так?

Почему сами азиаты не вызывают у Европы и Запада такой странной реакции?

Тут, конечно, много геополитики и жадности. Да, им очень бы хотелось, чтобы мы были не Россией, способной ощетиниться штыками и ядерными боеголовками, а чем-то вроде Африки – богатой страной, приспособленной для несения в нее Бремени Белых. Это вполне объясняет агрессию, русофобию и прочий негатив.

Но откуда же восхищение?

Откуда же европейская интеллигентская русофилия с постановками Чехова в театрах, с постоянными попытками экранизаций Толстого?

Проблема ведь не в ненависти или в любви. Загадка отношения Европы к нам заключается в постоянном трагическом сочетании. Европейская культура несколько больна нами. Европейское сознание воспринимает нас одновременно как объект поклонения и как источник опасности и даже скверны. Европейская культура полагает нас понятием сложным, высоким – «тайной, упакованной в загадку», но одновременно с этим мы для них низки и примитивны.

Все это выглядит странно и на первый взгляд необъяснимо. Для нас – советских детей.

Это потому, что у нас нет религиозного образования.

Человек религиозно образованный быстро опознает этот странный сценарий отношений.

Это отношение древних евреев и язычников к Христу, пророкам и апостолам.

Я помню, что многие не поняли меня, когда я заявил, что «Россия – это Бог». Кто-то углядел в этом шовинизм, даже фашизм, национальное чванство, религиозную экзальтированность. Они, конечно же, ошиблись, и речь шла не об этом.

Европейская интеллигенция очарована той тщательнейшей сложностью, с которой русская культура вообще и литература в частности занята вопросами борьбы добра и зла в человеческой душе. Они без ума от беспощадного зеркала человеческой души – Достоевского. Они поражены масштабностью восприятия человека в творчестве Толстого. Они потрясены величием ежедневного быта в восприятии Чехова. Никогда ни один народ не создавал такого.

Не знаю точно, но вполне вероятно, что одной из причин подобного развития нашей культуры, помимо чисто хозяйственно-политических причин, был сам русский язык, развившийся под влиянием литургического церковно-славянского языка – то есть языка, целенаправленно созданного для того, чтобы описывать высокие смыслы.

Некоторое время Европа купается в этом русском наследии, наслаждается непривычной сложностью, бьется лбом о «загадку русской души», которая, страдая, наполняется светом. Они вначале полагают, что это такой русский брахманизм – аналог нестриженых ногтей и немытого тела, чесотки и худобы, которые являются платой за некую мистическую духовность, оторванность от материального мира.