Россия - Европа (март 2008)

Поэтому имеет смысл, наверное, несмотря на все очарование итальянской жизни, отвлечься на минуту от обаяния памятников, картин и пейзажей и бегло припомнить, что же представляла собой повседневность наиболее успешных представителей привилегированного класса - то есть заказчиков и потребителей высокой культуры - во времена расцвета римской республики. Лукулл двадцать лет провел на полях сражений и в гуще морских битв прежде, чем стать легендарным гастрономом и библиофилом. Цезарь всю жизнь воевал и был убит. Консул Цинна был убит во время бунта. Сулла умер, пытаясь удавить своего должника. Автор аграрного закона, трибун Тиберий Гракх был убит и вместе с ним было убито триста его приверженцев. Римский консул и плебей Цецилий Метелл пал в бою. Трибуны Сатурнин и Главция были забиты камнями. Цицерону отрубили голову. Марк Антоний и Брут покончили с собой. Марк Лициний Красс погиб в битве под Каррами. Катилина погиб в бою. Катон Утический покончил с собой.

Иными словами - то ультимативное художественное усилие, которое одно только и способно было на протяжении веков создавать классические шедевры, - оно было непосредственным результатом перманентного насилия, которое сопутствовало классике вплоть до самого недавнего времени. Совершенство, свежесть взгляда, неожиданность поворота, подлинность интонации - все эти приметы гениальности - могли быть востребованы и куплены только ценой нешуточного повседневного риска. Не будет преувеличением сказать, что древние любители современного им искусства удобрили мировую культуру своими собственными телами.

Шестьдесят лет назад мир во многом избавился от регулярного политического насилия - по крайней мере, в известных пределах и по отношению к тем сильным мира сего, которым небезразлично было качество вознаграждения за их труды праведные - и вместе с ним от такого искусства, которое было одновременно и классическим, и современным. Его упадок и окончательное исчезновение произошло в промежутке между двумя событиями: выходом в самом конце XIX века классического труда Торстена Веблена, который обозначил привилегированные круги как «праздный класс» - то есть беззаботный, живущий в полной безопасности, и Нюрнбергским процессом - последним случаем применения смертной казни по отношению к политикам-эстетам. «Вместе с насилием, - по словам Йейтса, - исчезло и величие», и с тех пор общество становится все безопаснее, его искусство - все эфемернее и недолговечнее, и все больше средств приходится вкладывать в его сохранность.

Вслед за Слотердайком можно сказать, что классическое искусство - это искусство, которое переживает свою интерпретацию. Применительно к античной скульптуре одной из форм этой интерпретации было пережигание мрамора на известь средневековыми каменщиками. О вкусах не спорят, и многим меланхоличные парадоксы Фишли и Вайса или волшебный театр света Отто Пине нравятся куда больше, чем беспощадное совершенство древности. Тем не менее витальность римских монументов, их способность к выживанию в тех условиях, когда и в помине не было ни музеев, ни кураторов, ни охраны памятников культуры и когда судьба произведения зависела только от него самого, от его собственных, рассматриваемых вне всякого контекста, качеств - эта властная цепкость и живучесть классики просто поражают.

Сегодняшний Рим до краев наполнен этой жизнеспособностью, доставшейся ему в наследство из времен куда более драматичных, чем эпоха правления Берлускони. В ней нет навязчивости и грубости: вальяжный попрошайка, если вы откажете ему, добродушно улыбнется и снова завалится в тень фонтана болтать с проститутками. «Когда мы приняли решение впредь заниматься только собственными насущными проблемами, - пишет Слотердайк, - а по отношению ко всему остальному готовы произвести экзистенциальную редукцию и сбросить балласт, вот тогда-то в том, что осталось, мы вдруг начинаем распознавать голоса классики: здесь - абсолютно незаменимое предложение, там - прелестный пассаж, порой родственное душевное волнение, и повсюду - россыпь драгоценных слов, от которых невозможно отказаться как раз тогда, когда решено говорить только о своем, не слушая больше жужжания масс-медиа, институтов и отчужденной информации».

IX.