Россия и Европа

Все эти примеры (их число можно было бы при желании умножить) подтверждают справедливость слов К. Н. Бестужева-Рюмина - единственного представителя тогдашней российской исторической науки, сумевшего оценить значение книги Данилевского,- что "для русских литераторов (почти без исключения) существует пункт, на котором они все сходятся. Пункт этот - как ни странным кажется такой факт - отрицание возможности самостоятельной русской или всеславянской культуры". "Как противна русской интеллигенции мысль о возможности такой культуры,- писал К. Н. Бестужев-Рюмин в 1889 г.,- можно убедиться и теперь". Однако руководитель Высших женских (Бестужевских) курсов не терял надежды на то, что книга Данилевского рано или поздно станет "поворотным пунктом в развитии русского самосознания", когда "наконец с нею ближе познакомятся мыслящие русские люди и решатся изучать ее без всяких предубеждении"[12].

Национальный нигилизм, разъедающий сознание многих наших современников, имеет глубокие корни, уходящие в далекое прошлое - к "чужебесию" московских "западников" допетровской Руси. Во времена Данилевского проповедниками нигилистического отношения к историко-патриотической традиции России выступали деятели вроде персонажа романа "Бесы" Ф. М. Достоевского писателя Кармазинова. Достоевский точно обрисовал тип российского "общечеловека" - лишенного национальных духовных корней интеллектуала, который "надменно усмехается над Россией, и ничего нет приятнее ему, как объявить банкротство России во всех отношениях перед великими умами Европы". В другом месте своего романа Достоевский изобразил "маниака", словам которого ("В Новгороде, напротив древней и бесполезной Софии - торжественно воздвигнут бронзовый колоссальный шар в память тысячелетию уже минувшего беспорядка и бестолковщины") шумно аплодировал зал; "увлекались невиннейше: бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?" Разумеется, среди критиков книги Данилевского были не одни только кармазиновы; встречались и по-настоящему незаурядные натуры. Говоря о последних, прежде всего следует упомянуть имя В. С. Соловьева. Разрабатывая историософскую теорию христианского "богочеловеческого процесса" как совокупного спасения человечества, философ в начале 80-х гг. отходит от своей прежней позиции, во многом смыкавшейся со взглядами славянофилов.

Ранняя философско-историческая концепция Вл. Соловьева, изложенная им в статье "Три силы", а затем в "Философских началах цельного знания", базировалась на представлении о том, что судьбы человеческой цивилизации определяют три мировые силы - Восток, Запад и славянский мир (с Россией во главе). Молодой философ считал, что первые две: "мусульманский Восток" и "западные цивилизации" - уже исчерпали себя, впав соответственно в "твердыню мертвого единства" и во "всеобщий эгоизм и анархию". "Третья сила" - Россия должна была, по мысли Вл. Соловьева, дать жизнь и обновление двум первым. "...Неизбежно царство третьей силы,- писал философ,- единственным носителем которой может быть только славянство и народ русский"[13]. В дальнейшем в философии Вл. Соловьева все сильнее начинают звучать мысли о жертвеннической и примирительной миссии русского народа. В одном из своих стихотворений он задавал вопрос:

О, Русь! В предвиденьи высоком

Ты мыслью гордой занята:

Каким ты хочешь быть Востоком:

Востоком Ксеркса иль Христа?

Отвечая на него, Вл. Соловьев в своих работах 80-х гг. ставил задачу "найти для России новое нравственное положение, избавить ее от необходимости продолжать противохристианскую борьбу между Востоком и Западом и возложить на нее великую обязанность нравственно послужить и Востоку и Западу, примиряя в себе обоих"[14]. Мессианские мотивы, столь часто звучавшие в ранних философско-исторических работах В. С. Соловьева, приобретают теперь качественно иной смысл: роль России заключается в способности к "национальному самоотречению".

Уже в "Чтениях о Богочеловечестве" (1881) Соловьев одинаково критически смотрит и на западное, и на восточное христианство. В дальнейшем в поисках реального "положительного всеединства" и совокупного спасения человечества он все больше приходит к мысли о союзе русского царя с папой римским. Философ не только выступал с осуждением "национального" (исторического) православия в России, но и всерьез помышлял о переходе в католичество. Вчерашний славянофил, он убеждает своих соотечественников в благостности латинства; его труд "Россия и вселенская церковь" (1888) вызвал одобрительные отзывы папы Льва XIII.