Россия и Европа. Т.2

на счет живучести российского самодержавия, агония которого действительно затянулась в стране надолго, до са­мого конца XX века. Такое соображение, однако, было бы лишь от­говоркой, поскольку игнорирует главный вопрос: а почему, соб­ственно, так надолго затянулся здесь режим неограниченной влас­ти? И потом, самодержавие все-таки существовало в России с 1560 года (как я, во всяком случае, думаю) и по меньшей мере двадцать самодержавных государей сменились на ее престоле за эти столе­тия. Странным образом, однако, лишь эти трое — Иван IV, Николай I и Сталин — умудрились спровоцировать против России европей­ские коалиции. Причем коалиции такой мощи, что неизбежно долж­ны были — одни тотчас, другие, в конечном счете — поставить стра­ну на колени, обрекая ее на жесточайшее национальное унижение.

В конце концов, самодержцами — и очень жестокими — были и Петр!, и Екатерина II. Только по какой-то причине никогда не пыта­лись они, в отличие от этих троих, «отрезаться от Европы», по старинно­му выражению Герцена, противопоставить ей Россию как альтернатив­ную «цивилизацию», но посвятили свое правление чему-то прямо про­тивоположному. А именно утверждению России в качестве одной из великих европейских держав. Более того, Петру пришлось приложить массу усилий, чтобы прорвать глухую изоляцию страны, в которую по­пала она в результате все той же Ливонской войны, затеянной Грозным (во всяком случае, именно во время этой войны, в 1570 году, оказалась Россия впервые исключена из европейского Конгресса в Штеттине).⁶

И долго, век с четвертью, продолжалось это унизительное и опас­ное отлучение от Европы. «Теоретики международных отношений, да­же утопические мыслители, конструировавшие мировой порядок, — заметил в этой связи один из лучших американских историков России Альфред Рибер, — не рассматривали Московию как часть Великой Христианской Республики, составлявшей тогда сообщество цивили­зованных народов».⁷

Герцог де Сюлли, которого очень высоко ценила Екатерина, по преданию, написал для французского короля Генриха IV записку о конфедерации христианских государств. Вот что говорилось в ней о Московии: «Когда б Великий князь Московский, или Русский царь, которого приемлют писатели за старинного скифского владе­теля, отрекся приступить ко всеобщему соглашению... то так же с ним поступить, как с султаном Турским, то есть отобрать у него все, чем он владел в Европе, и прогнать его в Азию, чтобы он без всякого нашего сопримешения мог бы, сколько ему угодно, продолжать войну, почти никогда у него не прекращающуюся с турками и перса­ми».⁸ Короче, все эти десятилетия Московия, обязанная своим про- *

исхождением Грозному царю, оставалась в Европе, по сути, на пра­вах Оттоманской империи — как чужеродное тело.

Великая революция потребовалась России, чтобы вернуться в Европу. Лишь читая отчаянные призывы Петра к французскому ко­ролю («Европейская система изменилась. Исключите Швецию и по­ставьте меня на ее место»),⁹ начинаешь понимать, что означало из-

Alfred Rieber. «Persistent Factors in Russian Foreign Policy» in Hugh Ragsdale, ed. imperial Russian Foreign Policy, Cambridge Univ. Press, 1993, p. 347.

Ibid., p. 347-348.

А. Зорин. Кормя двуглавого орла, М., 2001, с. 52.

Cited in В.Н. Sumner. Peterthe Great and the Emergence of Russia, English Univ. Press, 1950. p. 97.

вестное признание графа Никиты Панина, руководителя внешней политики при Екатерине. «Петр, — писал он, — выводя народ свой из невежества, ставил уже за великое и то, чтоб уравнять оный дер­жавам второго класса».[8]

Екатерина

И Продолжая дело Петра, Ека­

Глава первая Вводная

терина относилась к этому его завоеванию в выс-

шей степени ревностно. Она не только вывела Россию в ранг евро­пейских держав «первого класса», говоря языком графа Панина. И не только заявила в первом же пункте своего знаменитого Наказа Комиссии по уложению, что

«Россия есть держава европейская», но и сопроводила свое заявление таким удивительным комментарием: