Россия и Европа. Том 1. 1462-1921 Европейское столетие России. 1480-1560

Старый мэтр был пессимистом и консерватором. Он был убеж­ден, что дни «умеренного правления», как называл он абсолютную монархию (в другом месте именовал он её, как ни странно это сегод­ня звучит, etat de droit, правовое государство в переводе на русский) сочтены. Другими словами, полагал Монтескье, что вековая борьба, замеченная еще Аристотелем, близится к трагическому финалу. «Как реки бегут слиться с морем, — писал он, — монархии стремятся раствориться в деспотизме».²³ Конечно, Монтескье не сложил ору­жия и перед лицом этой неумолимой, как ему казалось, судьбы. На­против, бросил он ей вызов, написав свой «Дух законов», которому суждено было изменить ход истории — к сожалению, лишь после его смерти.

Современники упрекали его, что он, собственно, никогда не дал адекватного описания деспотизма, ограничившись красивым афо­ризмом: «Когда дикари Луизианы хотят достать плод, они срезают де­рево у корня А достают его — вотвам деспотическое правление».²⁴ На самом деле Монтескье сделал второй по важности после Аристоте­ля теоретический вывод о природе деспотизма. Он указал на его ис­торическую неэффективность, делающую перманентную стагнацию неизбежной. То самое, что заметил столетия спустя Валлерстайн, го­воря об эпохе «мир-империи» как об историческом провале.

Как бы то ни было, вопреки пессимизму мэтра, Европа пережи­ла XVIII век. Она ответила на угрозу «отклонения» абсолютизма

Шарль Монтескье. О духе законов, Спб_м 1908, с. 127.

²⁴ Там же, с. 64.

к перманентной тирании изобретением демократии. «Мир-импе- рии» снова потерпели поражение. На этот раз, как могло показать­ся, окончательное. Соответственно и деспотология (как хотел бы я назвать науку о деспотизме) утратила свое качество идейного ору­жия в актуальной политической борьбе. Она обрела характер акаде­мический.

Глава седьмая

Pg R Р Н ГТВ О ^ЯзЫН' ^на котором мы спорим

без свободы

Джон Стюарт Милль ввел для описания деспотизма термин «Восточное общество», Ричард Джонс — «Азиат­ское общество» (можно лишь пожалеть, что в оборот мировой дес- потологии не вошли идеи замечательного русского мыслителя XVII века Юрия Крижанича. Между тем его теория «умеренной аристо­кратии» как главного бастиона против деспотизма предшествовала аналогичным наблюдениям Дэвида Юма и Алексиса де Токвилля). Но самый знаменитый вклад в деспотологию в период между Мон­тескье и Виттфогелем внесли, конечно, Гегель и Маркс.

Гегель сосредоточился на обличении того, что он называл «ра­венством без свободы». В Китае, писал он, «мы имеем область абсо­лютного равенства; все существующие различия возможны лишь в отношениях с властью... Поскольку равенство преобладает в Ки­тае, но без следа свободы, формой правления по необходимости яв­ляется деспотизм. Император здесь центр, вокруг которого все вер­тится; следовательно, благосостояние страны и народа зависиттоль- ко от него [и] различие между рабством и свободой невелико, поскольку все равны перед императором, т.е. все одинаково униже­ны... И хотя там нет никакого различия по рождению и каждый мо­жет достичь высших почестей, само равенство свидетельствует не о торжествующем утверждении внутреннего достоинства в челове­ке, но о рабском сознании».²⁵

²⁵ G.W.F. Gegei. Lectures on the Philosophy of History, London, 1861, p. 130,133-134» 137,145.

При всем уважении к классику, нужно признать, что Крижанич сказал то же самое куда ярче, и притом за полтора столетия до него. Хотя моделью для его описания деспотизма служила не Персия, как для Монтескье, и не Китай, как для Гегеля, а Турция, заключения его нисколько не отличались оттех, к которым много десятилетий спустя придут классики. «Турки, — писал он, — не обращают никакого вни­мания на родовитость (поскольку никакого боярства там нет), но го­ворят, что они смотрят на искусность, ум и храбрость. Однако на де­ле это не так и часто начальниками бывают негодные люди, умею­щие лучше подольститься. Так одним махом из самых низших становятся наивысшими, а из наивысших — наинизшими. Такое дело лишает людей всякой храбрости и порождает ничтожество и отчая­ние. Ибо никто не бывает уверен в своем положении, богатстве и безопасности для жизни и не имеет причины трудиться ради высо­кой чести и славы».²⁶

Глава седьмая Язык, на котором мы спорим

Виттфогеля

Так выглядели первые шаги науки о деспо­тизме. Плеяда блестящих европейских мыслителей работала, как мы · видели, на протяжении столетий, чтобы высветить для нас суть этой

²⁶ Ю. Крижанич. Политика, М_м 1968, с. 438.