Россия и Европа. Том 1. 1462-1921 Европейское столетие России. 1480-1560

свободы и религиозной терпимости, но и независимости суда.⁴⁴ В тре­тий раз произошло это в феврале 1917 года, когда Россия, наконец, избавилась от ига четырехсотлетнего «сакрального» самодержавия.

И трижды разворачивала её историю вспять патерналистская реакция, воскрешая произвол власти. На самом деле «с Россией кончено» могли сказать, подобно Волошину, и ошеломленные со­временники самодержавной революции Грозного в 1560-е. И не только могли, говорили. Ибо казалось им, что «возненавидел вдруг царь грады земли своей»⁴⁵ и «стал мятежником в собственном госу­дарстве».⁴⁶ И трудно было узнать свою страну современникам Нико­лая I, когда после десятилетий европеизации, «люди стали вдруг опасаться, — по словам А.В. Никитенко, — за каждый день свой, ду­мая, что он может оказаться последним в кругу друзей и род­ных».⁴⁷ А по выражению Л/1.П. Погодина, «во всяком незнакомом че­ловеке подразумевался шпион»⁴⁸

Введение

Такова, выходит, тайна загадочного русского «маятника». В какой другой, спрашивается, форме могла воплотиться в критические мину­ты смертельная конфронтация двух непримиримых и равных по силе традиций — произвола и гарантий — в сердце одной страны? Боксеры называют такие ситуации клинчем, шахматисты — патом. Разница лишь втом, что, в отличие от спорта, оказывались тут на кону милли­оны человеческих жизней. Затем, собственно, и пишу я эту книгу, что­бы предложить выход из этого, казалось бы, заколдованного круга.

Разгадка трагедии?

Как бы то ни было, гипотеза о принципиаль­ной двойственности российской политической традиции или, говоря словами Федотова, «новая национальная схема», имеет одно пре-

Aiatole G. Mazur. The First Russian Revolution, Stanford, 1937, p. 20.

Цит. no: A/A. Зимин. Опричнина Ивана Грозного, М., 1964, с. ю.

В.О. Ключевский. Цит. соч., т.з, с. 198.

Цит. по: История России в XIX веке, М., 1907, вып.6, с, 446.

М.П. Погодин. Исто р и ко-политические письма и записки, М., 1874, с. 258.

имущество перед Правящим Стереотипом и вытекающей из него ста­рой парадигмой русской истории: она объясняет всё, что для них не­объяснимо. Например, открытие шестидесятников тотчас и перестает казаться загадочным, едва согласимся мы с «новой схемой». Точно так же, как и ликвидация Судебника 1550 года в ходе самодержавной революции. Еще важнее, что тотчас перестают казаться исторически­ми аномалиями и либеральные конституционные движения, неиз­менно возрождавшиеся в России, начиная с XVI века. Не менее, впрочем, существенно, что объясняет нам новая парадигма и гранди­озные цивилизационные обвалы, преследующие Россию на протяже­нии столетий. Объясняет, другими словами, катастрофическую дина­мику русской истории. А стало быть, и повторяющуюся из века в век трагедию великого народа. С другой стороны, однако, несет она в се­бе и надежду. Оказывается, что так же, как и Германия, Россия не чу­жая «Европе гарантий». И что в историческом споре право было все- таки пушкинское поколение.

Откуда двойственность традиции?

Так или иначе, доказательству жизнеспособности этой гипотезы и посвящена моя трилогия. Я вполне отдаю себе отчет в беспрецедентной сложности этой задачи. И понимаю, что первым шагом к её решению должен стать ответ на элементарный вопрос: от­куда он, собственно, взялся в России, этот роковой симбиоз европе­изма и патернализма. Пытаясь на него ответить, я буду опираться на знаменитую переписку Ивана Грозного с князем Андреем Курбским, одним из многих беглецов в Литву в разгаре самодержавной рево­люции. И в еще большей степени на исследования самого надежно­го из знатоков русской политической традиции Василия Осиповича Ключевского.

Введение

До сих пор, говоря о европейском характере Киевско-Новгород- ской Руси, ссылался я главным образом на восприятие великокняже­ского дома его европейскими соседями. В самом деле, стремление всех этих французских, норвежских или венгерских королей пород­ниться с киевским князем говорит ведь не только о значительности роли, которую играла в тогдашней европейской политике Русь, но и о том, что в европейской семье считали её своей. Но что, если средневековые короли ошибались? Пусть даже и приверженцы Пра­вящего Стереотипа готовы подтвердить их вердикт, это все равно не освобождает нас от необходимости его проверить. Тем более, что ра­бота Ключевского вместе с перепиской дают нам такую возможность.