Россия и Европа. Том 1. 1462-1921 Европейское столетие России. 1480-1560

И что вы думаете? Тотчас и обнаружились новые свидетельства, которые «объясняюттеррор критической эпохи 1567-1572, показы­вают, что опасности, окружавшие дело и личность Ивана Грозного были еще страшнее, политическая атмосфера еще более насыщена изменой, чем это могло казаться по данным ранее известных... ис­точников».³⁵ Больше того, выяснилось вдруг, что «Ивана Грозного не приходится обвинять в чрезмерной подозрительности; напротив, его ошибкой была, может быть, излишняя доверчивость, недостаточ­ное внимание к той опасности, которая грозила ему со стороны кон­сервативной и реакционной оппозиции и которую он не только не преувеличивал, но и недооценивал».³⁶ Поскольку неожиданно ока­залось, что «дело шло о крайне опасной для Московской державы измене. И в какой момент она угрожала разразиться? Среди трудно­стей войны, для которой правительство напрягало все государствен­ные средства, собирало все военные и финансовые резервы, требо­вало от населения наибольшего патриотического одушевления».³⁷

И.И. Полосин. Цит. соч., с. 132 (выделено мною. — А.Я.).

Я/О. Виппер. Цит. соч., с. 113-114.

Там же.

И никто, разумеется, даже не спросил, по поводу чего, собствен­но, следовало населению «патриотически одушевляться». Неужто по поводу грабительской войны царя-мучителя, войны, развязавшей в стране террор, разоривший её и открывший границы крымским разбойникам? Войны, которой вдобавок не видно было конца? Р.Ю. Виппер, впрочем, полагал, что дело вовсе не в этом. Ибо имен­но потому мы и по сию пору не поняли масштабов и коварства изме­ны, окружавшей Грозного, что русская историография попросту по­теряла бдительность.«Те историки нашего времени, которые в один голос с реакцион­ной оппозицией XVI века стали бы настаивать на беспредметной ярости Ивана Грозного... должны были бы задуматься над тем, на­сколько антипатриотично и антигосударственно были в это время настроены высшие классы... Замысел на жизнь царя ведь был тес- нейше связан с отдачей врагу не только вновь завоеванной террито­рии, но и старых русских земель, дело шло о внутреннем подрыве, об интервенции, о разделе великого государства!»³⁸Это уже не Сталин. И даже не государственный обвинитель на процессе боярской оппозиции «право-троцкистского блока». Это академик Роберт Юрьевич Виппер, предвосхищая аргумент о недо­резанных семьях, упрекает не только наивных коллег, но и самого Грозного в излишней доверчивости. Как видим, предварительное

задание тов. И.В. Сталина было выполнено.

*

Глава десятая

] Милитаристская повторение трагедии

апология опричнины

Но главным для вождя было все же не крепост­ничество и даже не террор. То были лишь средства. Цель, как и у Грозного, состояла в превращении страны в колонию военно- промышленного комплекса, в инструмент «першего государствова- ния». Именно это — главное — и следовало надлежащим образом легитимизировать национальной традицией. При всем своем неве­жестве в русской истории Сталин интуитивно выделил из множества русских царей своих предшественников. И они — какое совпаде­ние! — оказались теми же, чей подвиг, по мнению Ломоносова (в эпоху первого «историографического кошмара»), сделал воз­можным, «чтоб россов целый мир страшился». Теми же «двумя ве­личайшими государственными деятелями», которые, по мнению Кавелина (в эпоху второго «историографического кошмара») «рав­но живо сознавали идею русской государственности».

И ценил их Сталин откровенно за одно и то же — за долгие, затя­нувшиеся на целые поколения войны. Главного палача опричнины Малюту Скуратова, этого средневекового Берию, он назвал — слу­чайно ли? — «крупным русским военачальником, героически пав­шим р борьбе с Ливонией».³⁹ Петра ценил лишь за то, что царь «лихо­радочно строил заводы и фабрики для снабжения армии и усиления обороны страны».⁴⁰Однако у Сталина было все же много других дел, кроме парти­занских набегов на русскую историю. И потом — после энтузиазма, с которым подведомственные ему историки оправдали и «борьбу с изменой», и крепостничество, и террор, — не было уже у него ни малейшего сомнения, что справятся они и с главным его заданием: с милитаристской апологией опричнины. Что ж, историки оправдали доверие вождя.

Одним из первых осознавших этот патриотический долг был П.А. Садиков, крупнейший исследователь опричнины (на работах которого Платонов, собственно, и построил свою злополучную ги­потезу, оказавшуюся, как мы помним, впоследствии «сплошным недоразумением»). В каноническую платоновскую конструкцию он внес совсем новую — милитаристскую — ноту. По его мнению, «врезавшись клином в толщу московской территории, государев удел должен был по мысли Грозного не только явиться средством для решительной борьбы с феодальными князьями и боярством пу­тем перетасовки их земельных владений, но и организующим яд-

Н. Черкасов. Цит. соч.

И.В. Сталин. Вопросы ленинизма, изд. 9, с. 359.

ром в создании возможностей для борьбы против врагов на внеш­нем фронте».⁴¹