Паисий был представителем первого, самого еще робкого поколения этой славной когорты идейных борцов. Мы встретимся дальше с некоторыми из них. И увидим, как на наших глазах будут они расти и мужать, покуда то, что сделает с ними Иван Грозный, не станет начальным актом вековой драмы русской либеральной интеллигенции.
Но сейчас — о Паисии.
Пост троицкого игумена был, по замыслу Ивана III, лишь первым шагом в политической карьере белозерского отшельника. Едва заболел митрополит Геронтий, Паисий тотчас был рекомендован великим князем на святительскую кафедру, то есть к самому рулю церковной политики.
Но тут Ивана III ожидало первое разочарование. Митрополит выздоровел, а Паисий — и это было гораздо хуже — отказался. Как рассказывает С.М. Соловьев, старец «объявил также, что никогда не согласится стать митрополитом: он по принуждению великого князя согласился быть и троицким игуменом и скоро потом оставил игуменство, потому что не мог превратить чернецов на Божий путь, на молитву, пост, воздержание. Они хотели даже убить его».35
Великий князь предназначал Паисия для борьбы с иерархией. Но смиренный старец не выдержал даже конфликта с развращенными монахами Троицы. Нестяжательское поколение 1480-х было совершенно не готово к политической борьбе.Пришлось, скрепя сердце, искать другую, более рискованную опору.
После смерти Геронтия великий князь одобрил назначение на святительскую кафедру архимандрита Симонова монастыря Зоси- мы, подозреваемого — и, возможно, не без оснований — в симпатиях к еретикам. Еще в 1480-м, будучи в Новгороде, Иван III получил доносы на двух священников-еретиков Дионисия и Алексея. И вместо того, чтоб наказать крамольников, как требовали иосифляне,
увез их с собою в Москву. Оба вдруг сделали головокружительную карьеру: один стал протопопом Успенского, а другой — Архангельского собора (можно было бы и это, конечно, объяснить «чарами либерального салона» Федора Курицына. Да вот беда, никакого такого «салона» в Москве тогда еще не было). И вот теперь человек, сочувствовавший еретикам, возглавил церковную иерархию.
Удивительно ли, что соратник Иосифа, неистовый Геннадий, архиепископ Новгородский, буквально каждый месяц открывавший в своей епархии все новые и новые еретические гнезда и беспрестанно требовавший всероссийской антиеретической кампании, натыкался на глухую стену? Дошло до того, что великий князь запретил ему приехать в Москву на церемонию поставления нового митрополита, который и сам — Геннадий ни минуты в этом не сомневался — был еретиком. Это был открытый скандал. Могли молчать Геннадий, который в своем послании к Собору 1490 г. писал, что преступно даже спорить с еретиками о вере, «токмо для того учинити собор, чтоб их казнити — жечи и вешати»?36
Архиепископ, как мы уже знаем, призывал православных брать пример со «шпанских» (испанских) латинов, с того, как они «свою очистили землю»37И мог ли молчать сам Иосиф, писавший епископу Суздальскому: «С того времени, когда солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси. В домах, на дорогах, на рынке все — иноки и миряне — с сомнением рассуждают о вере, основываясь н% на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства, с ними дружатся, учатся от них жидовству. А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спяту него»?38
Ситуация, описываемая Иосифом, напоминает, согласитесь, что-то подозрительно похожее на 1989-й. И письмо преподобного звучит, скорее, как жалоба какого-нибудь позднеперест- роечного секретаря обкома на то, что распустилась, мол, улица, не-Там же, с. 378.
сет несусветные, еретические речи, завтра, чего доброго, и отмены шестого пункта потребует. Тем более, что сама власть ей совершенно очевидно потворствует...