Россия и Германия. Друзья или враги?

Те минуты воспринимались им как долгожданный триумф политической воли. Он шел к нему с самого начала своей карьеры вождя карликовой партии, которая завоевала власть в Германии и избавила ее от унизительных условий Версальского мира. Его цель – сокрушить еврейский большевизм – была теперь близка как никогда. И сознанием исторического момента было проникнуто каждое слово его речи: «Германский народ! В этот момент идет наступление – величайшее из тех, что видел мир. Я решил сегодня передать судьбу и будущее Германской империи и нашего народа в руки наших солдат. Да поможет нам Бог в нашей борьбе!»

Москва. Кремль. Раннее утро. В кабинет к генеральному секретарю Всесоюзной коммунистической партии большевиков Иосифу Сталину быстрым шагом вошел народный комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов. Он лапидарен: германское правительство объявило войну. Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза. Как напишет позднее сам Молотов, германский посол Шуленбург был очень расстроен, вручая заявление о начале войны, и даже сказал, что лично он сделать уже ничего не может.

Немецкое нападение осуществлялось тремя группами армий: «Север», «Центр» и «Юг». Каждая из них отвечала за одно из трех стратегических направлений: на Ленинград, Москву и Киев. Была поставлена задача: максимально быстро рассечь на части, окружить и уничтожить Рабоче-крестьянскую Красную армию на возможно более близких к границе рубежах. Наступление должно было завершиться оккупацией всей европейской части СССР.

Трудящиеся Ленинграда слушают о нападении фашистской Германии на Советский Союз

В 7.15 из Москвы поступил приказ атаковать и уничтожить войска противника. Эти совершенно абстрактные контрмеры никто не мог выполнить. Еще менее реалистичной была директива № 3, изданная вечером того же дня, в 21.15, и подписанная уже не Сталиным, а маршалом Советского Союза Тимошенко и генералом армии Жуковым. В ней советским войскам ставилась задача перейти в контрнаступление, окружить и уничтожить вражеские армии, с тем чтобы потом занять их исходные базы на польской территории.

Все это было в духе легендарного выступления по радио народного комиссара иностранных дел Вячеслава Молотова: «Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед Родиной, перед советским народом, и нанесут сокрушительный удар агрессору». В этой речи интересен прежде всего отсыл к русской истории. Молотов напоминает о судьбе Наполеона и вводит в употребление выражение «Отечественная война». А ведь это в известном роде была ересь. В СССР тогда строго руководствовались известным постулатом Маркса и Энгельса: у пролетариев нет отечества. Но умение делать правильные выводы в трудную минуту – отличительная черта сильных политиков. Сталин и Молотов ими были – вне всякого сомнения.

Между тем указания Москвы еще больше усилили замешательство в штабах. Попытки остановить наступление немцев с помощью беспорядочных контратак были оплачены дорогой ценой, не дали ожидаемых результатов и задержали организацию эффективной обороны. По свидетельству очевидцев, в первые часы войны в Генштабе никто толком не знал, что предпринять. Некоторые даже вспоминали предостережения репрессированных маршалов и генералов, к которым в свое время не прислушались.

В Берлине ликовали. Казалось, что война закончилась, не успев начаться. Под руководством фельдмаршала Кейтеля была завершена разработка знаменитой директивы № 32 о том, что делать после победоносного разгрома Красной армии: осенью 1941 года нанести удары из Ливии через Египет – в Иран и далее в Индию; из Болгарии через Турцию – на Ближний Восток. Начальник германского Генерального штаба генерал Франц Гальдер записал в дневнике: «Русская сухопутная армия разгромлена, и вряд ли при дальнейшем продвижении немецких войск на Восток русские смогут оказать наступлению немецкой армии серьезное сопротивление».