Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну

Скончался Скобелев при обстоятельствах действительно странных: в номере у роскошной московской кокотки Ванды после кутежа, во время которого неизвестный поднес ему бокал шампанского. Хотя вскрытие констатировало паралич, сразу же поползли слухи о «немецких происках». Однако вряд ли так было на самом деле. Экстремистским антирусским кругам Берлина (а они там, конечно, имелись и были достаточно сильны) шум вокруг выходок Скобелева был только выгоден.

Скорее здесь можно усмотреть руку тайной организации придворной аристократии «Священная дружина», созданной после казни народовольцами Александра II в 1881 году. Руководил «дружиной», призванной охранять императора и бороться с революционерами, гвардейский гусар, полковник и граф Павел Шувалов — сын и племянник знаменитых братьев-дипломатов Шуваловых, с которыми так близок был Бисмарк.

Скобелев менее всего был борцом за свободу народа, но мешал аристократам тем, что мог стать столпом и опорой любой антидворцовой оппозиции. Академик Тарле писал о нем: «Честолюбец высшего порядка, мечтающий не столько о Суворове, сколько о Наполеоне». Его антигерманские речи тоже были, конечно, тем «лыком», которое ставят в строку.

Так или иначе, Скобелев умер. Но оставил враждебным к России германским кругам вечно удобный повод делать лояльное отношение к России непопулярным.

Бисмарка же (его Скобелев после Берлинского конгресса терпеть не мог) речи генерала весьма встревожили. И ему вместе с Шуваловыми пришлось немало потрудиться, чтобы как-то исправить положение к лучшему. Однако в России все активнее действовали профранцузские (фактически — антирусские) политические и экономические шулеры. И поэтому российско-германские отношения постоянно лихорадило, а тон задавал нередко сам Александр III. После февральской «речи» Скобелева он отозвал последнего в Петербург, но вышел генерал из царского кабинета после двухчасовой (!) аудиенции веселым и довольным, хотя два часа назад подходил к «царским вратам» крайне сконфуженным. И для Берлина подобный факт, конечно, не остался тайной.

После кончины Скобелева русский император направил его сестре очень сочувственную телеграмму, в которой не было и тени «официальщины», зато были слова: «Грустно, очень грустно терять таких полезных и преданных своему делу деятелей».

Даже всегда прохладно относившийся к Германии академик Тарле позже признавал: «В Германии уже никогда не забывали ни речи генерала, ни телеграммы императора»…

* * *

Одно время, правда, просвет, вроде бы, наметился… 18 июня 1887 года усилиями братьев Шуваловых и Бисмарка был заключен так называемый «договор перестраховки». Россия и Германия обязывались не нападать друг на друга и сохранять нейтралитет, кроме случая нападения России на Австро-Венгрию, а Германии — на Францию.

Ну какое нам было дело до Франции! Увы, на большее Александр III с Германией не шел, но это была узколобая политика. Инициативное нападение России на Австрийскую империю выглядело бы глупым и бесцельным ходом. И поэтому почти невероятным даже для царизма. А вот военные действия Германии против Франции были реальны. Поэтому Россия своим договором страховала скорее Францию, чем Германию. Бисмарк это понимал, нажимая на нас. И начались русско-германские таможенные трения. Тупая царская политика вредила и экономике, и будущему России.

Французский историк Антонэн Дебидур в молодости воевал с пруссаками и по отношению к Германии его нельзя обвинять в объективности. Но не более верно изображал он и франко-русские отношения. Согласно Дебидуру — а он был современником всех описываемых событий, — инициатива сближения принадлежала России, хотя на деле в этом была за интересована как раз милая сердцу Дебидура Галлия. Франция обеспечивала себе, во-первых, безопасность. Во-вторых, она вытесняла с Востока Германию. А России союз с Францией не давал ничего, кроме займов, способных стать сыром в мышеловке — да еще и небесплатным. В придачу мы получали абсолютно нам невыгодную вражду с немцами.

Наши связи с немцами установились не вчера. Можно вспомнить множество немецких по рождению, но русских по судьбе и заслугам перед Родиной немецких фамилий, хотя бы того же Эмилия Христиановича Ленца или академика Карла Максимовича фон Бэра, писавшего свои труды на немецком языке, но одним введением в народное потребление каспийской селедки (вместо «голландской») увеличившим национальное богатство России на миллионы тогдашних очень весомых и очень нам нужных рублей.

Возможно, читатель удивится — причём здесь селёдка? Дело в том, что по тем временам, в разруху Крымской войны, мы еще не умели приготовлять сельдь в промышленных масштабах самостоятельно. И впервые это удалось именно Бэру — не только великому русскому биологу, но и, как видим, практическому организатору конкретных хозяйственных дел, укреплявшему нашу экономическую независимость.