Россия и Германия: вместе или порознь?

В мае 1921 года (тоже до Рапалло) торговый представитель РСФСР Борис Стомоняков и член правления известного нам Гамбургско-Американского акционерного общества торгового пароходства Теодор Риттер подписали протокол о создании Русско-Германского транспортного общества «Дерутра» — первого из ряда таких совместных обществ.

Между прочим, дело было таким выгодным, что концерн Уильяма Аверелла Гарримана быстренько оттяпал у «Гамбург-Америка линие» половину ее пая. Мы не возражали — наши голоса сохранялись, зато впервые налаживались прямые связи с американским крупным капиталом. Вещь, ничего не скажешь, — нелишняя.

23 января 1922 года, имея в виду предстоящую Генуэзскую конференцию, Ленин писал: «Для нас было бы бесконечно важно заключить хоть один, а еще лучше несколько договоров на концессии именно с немецкими фирмами». А 26 января он отправляет Смилге (тогда начальнику Главного управления по топливу) в Берлин свирепую шифрограмму: «По соображениям не только экономическим, но и политическим нам абсолютно необходима концессия с немцами в Грозном, а если возможно, и в других топливных центрах. Если Вы будете саботировать, сочту это прямо за преступление».

И подстегнутые Смилга и Стомоняков 31 января беседуют с представителями «Deutsche Bank» о нефтяных концессиях по всему Грозному и в Баку.

А в это же время... Коминтерн Зиновьева готовил в Германии революцию.

Будущий советский разведчик Шандор Радо, направленный из Москвы в Германию, был тогда начальником штаба и руководителем пролетарских сотен в Лейпциге. На руках он имел запечатанный пакет, вскрыть который мог только после прибытия специального партийного курьера. По позднейшим описаниям Радо, план был таков: поднять вооруженные отряды одновременно на севере — в Гамбурге, и в Средней Германии — в Лейпциге и Галле; после захвата этих трех городов наступать на Берлин. В Тюрингских горах намечалось создать оборонительный рубеж против реакционной Баварии.

В ночь с 22 на 23 октября Радо ждал курьера. На нелегальных сборных пунктах тысячи рабочих Лейпцига с оружием в руках ждали сигнала Радо. Но в половине первого ночи пришел приказ — не выступать. Всеобщий съезд германских заводских комитетов, который заседал в Хемнице, подать клич не решился.

И только в Гамбурге, куда курьер опоздал, 23 октября под руководством Тельмана рабочие и моряки пошли на баррикады, но восстание подавили. К слову, через полмесяца в баварской столице Мюнхене также неудачно выступит в «пивном путче» Адольф Гитлер.

К середине 1923 года Ленин был уже тяжело болен. Фактически страной и партией все более руководил Сталин, но влиятельные Троцкий, Зиновьев и близкие к ним круги партийной элиты делали все, чтобы Сталина свалить. Его авторитет уже очень сильно мешал их «перманентно-революционому» авантюризму и все более разворачивал Россию лицом не к Европе, а к самой себе.

Перспективы «германской революции 1923 года», как ее называл Троцкий, Сталин оценивал прохладно. В августе 1923-го он писал Зиновьеву и Бухарину: «Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без социал-демократов, созрели ли они уже для этого, — в этом, по-моему, вопрос. Беря власть, мы имели в России такие резервы, как: а) мир, б) землю крестьянам, в) поддержку громадного большинства рабочего класса, г) сочувствие крестьянства. Ничего такого у германских коммунистов нет. Конечно, они имеют по соседству Советскую страну, но что мы можем дать им в данный момент?».

Один раз — в 1918 году Троцкий и Бухарин уже готовы были пойти «на утрату Советской власти» во имя германской революции, без которой русская революция (по их мнению) теряла смысл.

Теперь эта нехорошая история повторялась, втянутым в нее оказался еще и Зиновьев. Тут можно было усмотреть уже систему и намеренную злую волю. Ведь коммунисты в Германии могли поднять лишь смуту. Условий для победы у них не было. Только что образовавшийся СССР еще не отошел от неудач польской войны, и прорваться в Германию через Польшу мы просто не смогли бы. Народ — крестьянский в массе своей — такой «р-революционной войны» не понял бы и не принял.

И то, на чем настаивали Троцкий, Зиновьев и Бухарин, относилось к самым сладким мечтаниям самых злобных врагов новой социалистической России.

Ллойд Джордж относился к таким нашим врагам еще до революции — потому что никак иначе относиться к России человек его политической судьбы не мог. Встревоженный фактором Рапалло, он считал: «Величайшая опасность в данный момент заключается в том, что Германия может связать свою судьбу с большевиками и поставить свои материальные и интеллектуальные ресурсы, весь свой огромный организаторский талант на службу революционным фанатикам ... Такая опасность — не химера».