Россия и Германия: вместе или порознь?

Начал Чичерин с нелестных слов по адресу своего заместителя — Литвинова, и лестных — по адресу одного из давних советских дипломатов Карахана. С последним Чичерин был очень короток, но сам же как-то писал о нем: «красивая внешность и хорошие сигары». О члене Коллегии НКИДа Стомонякове сказано было так: «т. Стомоняков сухой формалист, без политического чутья, драчливый, неприятный, портящий отношения»... Портрет, надо сказать, типичный для троцкиста. Кстати, литвиновского любимца Юренева Чичерин прямо как троцкиста и определял.

Уже скоро Литвинов сделает печать средством вызвать вначале недоумение, потом раздражение, а еще потом и озлобление немцев против все более бездарной и высокомерной литвиновской внешней политики по отношению к Германии. С нашими корреспондентами в Берлине давно было неблагополучно, и Чичерин предупреждал:

«Полпред должен проверять посыпаемые в Москву телеграммы представителей ТАСС. Но т. Крестинский (в то время полпред в Берлине. — С. К.) упорно отлынивал: и работа лишняя, и ответственность. И берлинский корреспондент ТАСС, и слишком бойкая Кайт из «Известий» постоянно вредят нашей политике; надо заставить Крестинского (который не хочет) контролировать их. А один из важнейших вопросов — контроль НКИД над прессой. Несколько раз я прямо спасал положение, когда какой-нибудь идиот из братской компартии проталкивал чудовищную нелепость. Например, Реммеле дал в «Правду» статью о том, что по неопровержимым сведениям Германия получила право утроить численность рейхсвера и за это вступила в антисоветский фронт. Эта ребяческая ложь была страшно вредной, чистая провокация. Очевидно невежды из КПГ захотели этой дикой чепухой подкрепить обычное тельмановское лганье. Если бы я не задержал эту гадость, был бы величайший скандал».

Георгий Васильевич не случайно особо беспокоился о берлинских корреспондентах — именно там находились наиболее важные наши нити во внешний мир, и именно там их было легко рвать, но непросто связывать вновь. Литвинов как раз и собирался рвать — да и рвал, уже около двух лет фактически подменив Чичерина, который возмущался: «Самым вандальским актом было уничтожение берлинского бюро т. Михальского. Чьи-то мне неизвестные, закулисные интриги к этому привели. Постоянными врагами бюро были тт. Литвинов и Крестинский, а врагом т. Михальского — Уншлихт».

Бюро Михальского вполне легально собирало различную политико-экономическую информацию прямо в гуще событий, обрабатывая литературу, налаживая личные контакты во всех кругах. Оно было, по словам Чичерина, образцовым. Но Литвинову, его будущему заму Крестинскому, Уншлихту точная информация о Германии не требовалась — им были нужны тенденциозные антигерманские материалы, а с этим отлично справлялась «бойкая» журналистка Кайт. И не из-за лени Крестинский увиливал от контроля за печатью. Смысл тут был иной: видимость отстраненности НКИДа позволяла московским газетчикам действовать в Берлине более свободно и независимо, то есть провокационно. А полпредство только разводило перед немцами руками: мол, свобода печати...

Чичерин считал, что «нарком иностранных дел должен быть всегда на месте» и напоминал, что «80-летнего Горчакова будили ночью из-за спешной телеграммы, а 75-летний Лобанов среди ночи спускался в канцелярию, чтобы отослать спешную телеграмму, посмотреть, что получено». При Чичерине так и было, а Литвинов ввел чисто канцелярский стиль: приходил ровно в девять и уходил ровно в шесть.

Еще одна боль была у уходящего Чичерина — Коминтерн. Чичерин писал: