Россия и Германия: вместе или порознь?

Штаты, крупнейшая держава Капитала, неплохо жили и без нас, не признавали СССР официально, и с ними была более правильной скорее жесткая линия. Американцы — прагматики. Если какие-то их положительные шаги в сторону СССР были им выгодны, они их совершали и без реверансов Наркоминдела. А уж если выгодой не пахло, как говорится: извините!

Во всех трех основных странах бывшей Антанты, то есть в США, в Англии и во Франции, был силен антисоветизм, не говоря уже об антикоммунизме. Литвинов закрывал на это глаза, и это становилось политикой его наркомата. Зато наши отношения с Германией, теснейше связанной с нами экономически, Максим Максимович все более и более политизировал.

С малозначащей для нас Францией Баллах вел себя как государственный муж, подавляющий эмоции во имя дела. А с жизненно важной для нас Германией — как непримиримый революционер, не желающий никаких компромиссов с «классовым врагом».

Причем еще до прихода к власти нацистов Литвинов заранее упреждал ситуацию и заранее закладывал основу непрекращающегося, затяжного взаимного охлаждения. Уже этим он предавал интересы СССР и наше мирное будущее.

Германия шла к Гитлеру?

Да...

Гитлер был полон антисоветских предрассудков?

Да!

Так что должно было стать долгом советской дипломатии? Конечно попытаться рассеять предрассудки и предубеждения. Удалось, не удалось бы это великое дело — вопрос другой. Но пытаться надо было!

Настойчиво, до последней возможности.

Иначе нам грозила война.

А вместо терпеливого разъяснения заблуждений немцев когорта Литвинова размахивала статьями нацистских «Ангриф» и «Фолькишер Беобахтер», упрямо цитировала одну и ту же главу о России в давно написанной «Майн Кампф».

И множила, множила и без того растущие нарывы на теле советско-германских отношений.

Литвинов раскланивался перед Францией, обеспечивавшей наши пятилетки машинами на 3 миллиона. И хмурил брови в делах с Германией, которая прибавляла нам мощи ежегодно на 250 миллионов! Кто сейчас скажет, сколько в реальной истории потеряли мы из-за того, что политика Литвинова все более стопорила поток германской техники на стройки первых пятилеток?

В январе 1933-го Гитлер становится рейхсканцлером. Германия давно бурлит под его антисоветские речи, и Кремль это знает. Однако за неделю до уже предрешенного назначения Гитлера Молотов на III сессии ЦИК СССР 6-го созыва говорит спокойно и ясно:

«Особое место в наших отношениях с иностранными державами принадлежит Германии. Из всех стран, имеющих с нами дипломатические отношения, с Германией мы имели и имеем наиболее крепкие хозяйственные связи. И это не случайно. Это вытекает из интересов обеих стран».

Что же Литвинов? Глава правительства Молотов ясно провозглашает курс на нормальные отношения с Германией независимо от того, какое там у власти руководство. А член правительства Литвинов думает иначе. После одной из поездок в Париж он пишет послу во Франции Розенбергу: «Уважаемый Марсель Израилевич! Беседа с Эррио мною не записана, ибо она была слишком обширна, касалась множества тем и совершенно не носила официального характера».

Нарком иностранных дел в служебной командировке неофициально беседует разве что с официантом в ресторане. А хотя бы краткая запись разговоров с иностранными государственными деятелями — его прямая служебная обязанность. Выходит, Литвинов попросту совершил серьезное должностное преступление? Выходит, так...

Зато теперь, читатель, можно лишь гадать, кто «неофициально» беседовал с французским политическим деятелем Эррио — Максим Литвинов или Меер Баллах? Советский дипломат или англо-франкофил?

Премьер Молотов ориентирует на Германию, а нарком Литвинов сообщает «дорогому Марселю Израилевичу», что он говорил Эррио «о нашем твердом решении и желании идти на дальнейшее сближение с Францией».

И действительно, все настойчивее начинала звучать в печати тема франко-советского пакта. В условиях, когда Гитлер шел и пришел к власти, громогласно отрицая Версальский мир, такие «сближения» могли выглядеть только как антигерманская демонстрация.

«Сближал» тогда Литвинов и министра авиации Франции Пьера Кота с Михаилом Тухачевским. Хотя к середине 1930-х годов у французов все авиационные достижения были в прошлом — в эпохе Фармана, Вуазена и Блерио.

И после трудов по такому «сближению» Литвинов тут же принимается за личную ноту германскому поверенному Твардовски...

И о чем!