Россия и Германия: вместе или порознь?

— Мне это известно, но я бы предпочел, чтобы мне было также известно, что так называемые русские векселя уже оплачены. Это способствовало бы действительной занятости рабочих, выполняющих эти заказы...

На самом деле, читатель, мы платили исправно. Так что Геринг ляпнул это, тоже не подумав. Однако подвел его к такому «ляпу» сам Димитров. Причем глава Коминтерна был лишь крупным политическим деятелем в интернациональной организации, а Геринг — одним из высших официальных, государственных руководителей державы, имевшей с СССР нормальные дипломатические отношения.

Так что безответственная провокация Димитрова вредила советско-германским отношениям и тут. Болгарин, конечно, в дискуссии немца переиграл. Но эта игра на горячности натуры бывшего аса Первой мировой войны вбивала клин между двумя странами.

Западные газеты эту стычку тут же раздули, а советское посольство произвело демарш... Но немцы не были склонны ссориться, и через два дня, 7 ноября, официозное агентство печати Вольфа известило во «Франкфуртер Цайтунг»: «В связи с неверной передачей и тенденциозной интерпретацией некоторыми органами зарубежной прессы показаний г-на министра-президента Геринга на процессе о поджоге рейхстага, сообщается, что до сих пор Советский Союз всегда пунктуально осуществлял свои платежи Германии».

Вернемся, однако, в зал суда, где начатая пикировка «успешно» продолжалась...

Геринг раздражался все более, но пока еще был в состоянии от логики не отклоняться. Сплоховав с обвинениями СССР в неаккуратности платежей, на попытки Димитрова объединить в нечто единое компартию Германии и Советское государство, он резонно заметил:

— Здесь речь идет об иностранной державе. Что делается в России, мне все равно. Я имею дело только с коммунистической партией в Германии...

Судебное заседание все менее походило на таковое и все более превращалось в перепалку двух политических врагов. И тут «подставился» уже Димитров. Как частное лицо, он мог заявлять что угодно, но как руководитель Коминтерна со штаб-квартирой в Москве, он просто не имел права говорить то, что он сказал Герингу:

— Конечно, вести борьбу против Коммунистической партии Германии — ваше право. Мое право — способствовать тому, чтобы коммунистическая партия боролась с правительством, действовала в Германии в нелегальных условиях, а как мы будем бороться — это уже вопрос соотношения сил, это не дело...

Хорошо, что Бюнгер вмешался и прервал не в меру разоткровенничавшегося главу Коминтерна: «Димитров, я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду»...

Ведь Димитров явно давал в руки всем врагам СССР мощнейший козырь. Мы на всех углах заявляли о том, что СССР-де не вмешивается во внутренние дела иностранных государств. За полгода до лейпцигского заявления Димитрова наш полпред Хинчук уверял в этом лично Гитлера.

И вдруг выдающийся коммунист-интернационалист признает обратное! Открыто, сам, по доброй воле признает, что «рука Москвы» — не выдумка Геббельса, а повседневная деталь работы Коминтерна. Да-а, дела-а...

А Димитров уже закусил удила, и в ответ на реплику председателя запальчиво возразил:

— Господин Геринг ведет здесь национал-социалистскую пропаганду!

Бюнгер тоже уже вскипал:

— Я категорически запрещаю вам... Здесь, в этом зале, не должно быть коммунистической пропаганды, а вы как раз этим занимаетесь!

— Господин председатель, — не унимался Димитров, — господин премьер-министр Геринг объяснил, что такая власть за рубежом, как Советский Союз и связанная с этой властью страна, может делать все, что захочет. Но в Германии ведется борьба против коммунистической партии. Это мировоззрение, это большевистское мировоззрение господствует в Советском Союзе, в величайшей и лучшей стране мира. Это известно?

И Геринг взбеленился:

— Я вам скажу, что известно германскому народу! Германскому народу известно, что здесь вы бессовестно себя ведете... Но я здесь не для того, чтобы позволить вам обвинять себя.

— Вы свидетель, — въедливо напомнил Димитров.

— А вы в моих глазах мошенник, которого надо просто повесить!

— Очень хорошо, я доволен, — ухмыльнулся Димитров, и сразу же вмешался Бюнгер:

— Димитров, если вы сейчас скажете хоть слово, вас выдворят, чтобы вы не занимались коммунистической пропагандой. Если вы хотите задать вопросы, то лишь относящиеся к делу.

Димитров улыбался:

— Я очень доволен ответом господина Геринга...

— Мне совершенно безразлично, довольны вы или нет, — окончательно разозлился Бюнгер.

— Очень доволен!

— После этих высказываний я лишаю вас слова! Димитров был безмятежен:

— Но у меня есть вопросы...

— Я лишаю вас слова! Сядьте!

— У меня есть вопросы, относящиеся к делу.

— Я лишаю вас слова!

Как ни печально это признавать, читатель, но председатель IV уголовного сената Имперского суда Бюнгер был прав. Обвиняемому на суде можно, конечно, не уважать суд, но молча, про себя... А Димитров не угомонился и тут. Игнорируя запрет Бюнгера, он издевательски обратился к Герингу:

— Вы что, боитесь моих вопросов, господин премьер-министр?