Россия и Япония: стравить!

Я приведу мнение о нем такого интересного мемуариста, как Юрий Яковлевич Соловьев, который оценивал Розена как одного из выдающихся, но непонятых при царском режиме дипломатов: «При его ясном и вполне реальном отношении к вопросам нашей внешней политики он неизменно видел дальше, чем ее петербургские руководители. Но, вероятно, именно поэтому с ним никогда не соглашались, а отдавали ему должное лишь тогда, когда было слишком поздно... Так, например, перед самой Русско-японской войной Розен телеграфировал из Токио, что, по его мнению, тот образ действий, который был принят Петербургом по отношению к Японии, неизбежно приведет к войне, а если так, то необходимо поспешно закончить укрепления Порт-Артура и увеличить наши военные силы в Маньчжурии». .

Это — Розен...

А вот ответ ему, принадлежащий перу правой руки министра иностранных дел Ламздорфа — директора Азиатского департамента Гартвига: «Не теряйте из виду, что Маньчжурия не входит в сферу Вашей компетенции».

Запомни, читатель, это имя — Гартвиг...

Мы к нему еще вернемся.

Розен был точен и патриотичен и в другом случае — перед Первой мировой войной. Будучи тогда членом Государственного совета, он в особой записке дальновидно предупреждал об опасностях нашего разрыва с Германией.

Выставлявший же себя в вопросе о русско-японском конфликте чуть ли не пацифистом, Извольский после Русско-японской войны сумел стать (точнее, его «сумели стать») во главе российского МИДа.

Академик Михаил Николаевич Покровский написал о нем так: «В мае 1906 года после отставки Ламздорфа, прямо с незначительного поста в Копенгагене, был назначен министром иностранных дел... Сдал Англии ряд существенных позиций русского империализма, не получив взамен ничего, кроме привилегии бороться вместе с нею против Германии».

Извольский действительно много поработал для втягивания России после «маньчжурской катастрофы» уже в авантюру Первой мировой войны на стороне Антанты. Еще в 1904 году он обсуждал перспективы этого «сердечного согласия» с английским королем Эдуардом VII, и именно он 31 августа 1907 года заключил то русско-английское соглашение, которое через англо-французское «сердечное» соглашение Россию к Антанте и привязало.

Закрепил он эти свои усилия позднее, уже на посту посла России в Париже... Недаром Жану Жоресу, убитому накануне Первой мировой войны французским шовинистом, приписывают показательные слова «Enfin cette canallie d'lsvolsky a sa guerre» («Наконец, этот негодяй Извольский добился-таки своей войны»).

Говорили и так, что, когда война разразилась, сам Извольский громко возглашал: «Это — моя война!»

Войну в Европе подготовил, конечно, не Александр Петрович, но и его роль была вполне определенной.

То есть в Европе Извольский войны, опасной для России, не боялся. А вот на Дальнем Востоке якобы изо всех сил ратовал за мир.

Странно, не так ли?

И не был ли этот «половинный» «пацифист» на самом деле среди тех, кто готовил не только Первую мировую войну, но и первую крупную региональную войну XX века — войну России в Азии?

Ответить утвердительно не берусь, но приведу слова Юрия Яковлевича Соловьева, знавшего Извольского неплохо: «Бесспорно, что Извольский, ходивший всю жизнь в долгу, как в шелку, бывал порой в большой зависимости от неизвестных международных сил».

Всю жизнь Извольский осенял себя православным крестом, а после смерти его выяснилось, что он неизвестно когда стал тайным лютеранином и тщательно скрывал это...

Вряд ли это было все, что скрывал Александр Петрович при жизни.

Интересный штрих к его портрету добавляет свидетельство Великого князя Александра Михайловича, который летом 1914 года проезжал Париж уже после австрийского ультиматума Сербии.

Весь Париж тогда был взбудоражен процессом мадам Кайо, жены известного французского политика, застрелившей главного редактора «Фигаро» Гастона Кальметта за публикацию компрометирующих ее мужа материалов. И великий князь не верил своим ушам, слыша, как «почтенные государственные мужи и ответственные дипломаты, образуя оживленные группы, с жаром спорили» о том, будет ли оправдана «она».

— Кто это «она»? — спрашивал великий князь, — вы имеете в виду, вероятно, Австрию, которая, надо надеяться, согласится передать свое недоразумение с Сербией на рассмотрение Гаагского третейского трибунала?

Все думали, что он шутит, потому что «она», бывшая у всех на языке, была Генриеттой Кайо.

Так вот, когда Александр Михайлович зашел в посольство к Извольскому, тот удивился:

— Отчего, ваше императорское высочество, так спешите вернуться в Петербург? Там же мертвый сезон...

— Но ведь нельзя исключить возможность войны?

— Война? — махнул рукой посол. — Нет, никакой войны не будет. Это только слухи, которые время от времени будоражат Европу. Австрия позволит себе еще несколько угроз. Петербург поволнуется. Вильгельм произнесет воинственную речь. И все это будет через две недели забыто...

Вот такая деталь к и так странному портрету Извольского.