133 Нельзя между тем считать «исламофильством» не только программу Ивана Пересветова – о чем я самым подробным образом буду говорить далее, – но и взгляды одного из предшественников, русского государственного деятеля Ивана (Никитина) Берсеня Беклемишева. Он «первым в русской публицистике высказал смелую мысль, что «поганые» в своих деяниях могут осуществлять «Божью правду», и говорил приехавшему из Османской империи Максиму Греку: “Хоти у вас цари злочестивые, а ходят так, ино у вас еще Бог есть”». По мнению Зимина, в этом можно легко увидеть продолжение мысли Федора Курицына (еретика. – М.Б.)
о Дракуле – нечестивом правителе, осуществлявшем справедливые реформы (см. подробно: Повесть о Дракуле. М.-Л., 1964). Позднее турецкие порядки ставил в образец И.С. Пересветов (Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. С. 286). Насколько верны такие оценки Пересветова, будет детально сказано ниже, а пока проанализируем точку зрения Зимина на творца теории «Москва – третий Рим» Филофея (См.: Малинин В. Старец Елиазарова монастыря Филофей и его послания. Киев, 1901), которого он (вслед за С.М. Каштановым – см. статью «Об одной идеологической трактовке». – Византийский временник. 1957. T. XI. С. 224) считает «откровенным клерикалом», и только, хотя Филофей прежде всего стойкий этатист. Отвергая мнение о том, что теория «Москва – третий Рим» была основанием «московской официальной идеологии XVI в.» (см.: Чаев Н.С. «Москва – третий Рим» в политической практике московского правительства XVI века // Исторические записки. 1945. Кн. 17. С. 22), Зимин делает попытку доказать, что теория Филофея «не смогла стать политической программой русского централизованного государства в период его образования» (Зимин А А Россия на пороге нового времени. С. 333). Эта попытка, как и многие ей подобные, представляется мне неудачной, о чем я, впрочем, уже писал выше. Сам лейтмотив теории «Москва – третий Рим» – о том, что «все христианские царства пришли в упадок» и лишь России суждено стать их единственным оплотом в борьбе с «неверными», – делал ее мощной концептуальной основой и внутри-, и, тем более, внешнеполитической жизни Московского государства. Зимин, далее, обращает внимание на третье послание