Россия и ислам. Том 2

111 Вследствие этого вскроется и гиперболизированность частых в наши дни (см., например: Peyre H. Quest-ce que le romantism? Paris, 1971) взглядов на романтизм как на принципиально новую методологию эстетического и гносеологического постижения мира, станет ясной абсолютизация масштабов и глубины «вживания» романтиков во внутреннюю структуру вещей и явлений. Реуге прав, когда упрекает в игнорировании этой стороны традиционное литературоведение, сводящее, как правило, романтизм к сумме таких внешних признаков, как интерес к экзотике, путешествиям, средневековью и т. д. Но не стоит, однако, преувеличивать интенсивность традиции «к универсальному постижению мира со всеми его крайностями и противоречиями» – в отличие от «одностороннего представления» теологов и просветителей о «едином и одноликом мире». Неверно именно романтикам приписывать прочную насыщенность европейской культуры идеями и мотивами античной мифологии, Библии и Ренессанса. Равным образом и их «ориентофильство» имело, как я уже подчеркивал, довольно лимитированный характер – во всяком случае, в России, – как и вообще идея космического единства в многообразии, способная в лучшем случае порождать риторику каталога, основанную на ощущении единства всех объектов мира как проявлений божественной субстанции. Обычно много говорят о «восточных идеях» («идеях», а не «сюжетах», «мотивах», «образах» и т. п.!) в творчестве того или иного романтика. Но это обращение к другой – восточной – культурной традиции для объяснения природы русской, скажем, культуры – лишь один из путей, и только. Русский романтизм – да и любой иной, конечно, – находит в «восточных идеях» не то, что искал, а то, что давно уже чувствовал в себе.

112 Неверно поэтому утверждение, что Пушкин «читал в подлиннике Коран» (Лексика русского литературного языка XIX – начала XX века. С. 167). И еще одна принципиально важная деталь, ясно раскрывающая сугубо отрицательное отношение Пушкина к «кочевому Востоку», – и в первую очередь к татаро-монголам. Признавая роль иноязычных источников в обогащении лексики литературного языка, Пушкин подчеркивал, что далеко не всегда нужно это влияние, ибо оно не может быть слишком сильным при достаточном развитии собственной культуры. Показательно высказывание: «Г. Лемонте (автор предисловия к первому переводу басен И.А. Крылова. – М.Б.) напрасно думает, что владычество татар оставило ржавчину на русском языке. Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством» (Пушкин А.С. T. II. С. 32). И далее, в связи с вопросом о татарском влиянии на русский язык в эпоху ига: «Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, не имевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства?» (Там же. Курсив мой. – М.Б.)

113 Книга Аль-Коран, аравлянина Магомета… СПб., 1790. С. XXV.

114 О сравнительно значительном притоке еще на Древнюю Русь (и даже в Киевский период ее истории) различных древнееврейских – преимущественно ветхозаветных – произведений см.: Перетц В.Н. К вопросу о еврейско-русском литературном общении // Slavica V/ 1926; Мещерский Н.А.: 1) К вопросу об изучении переводной письменности Киевского периода // Ученые записки Карело-Финского пед. ин-та. T. II. Вып. I. Петрозаводск, 1956; 2) К истории текста славянской кн. Еноха // Византийский временник. T. XXIV. М., 1964; 3) К вопросу о составе и источниках Академического хронографа // Летописи и хроники. М., 1974; 4) К вопросу о культурно-исторической общности литературно-письменных языков // Вестник ЛГУ. 1973, № 14; Алексеев А.А. «Песнь Песней» по русскому списку XVI в. в переводе с древнееврейского оригинала // Палестинский сборник. Вып. 27 (90). Л., 1981.

115 Фомичев А.С. «Подражания Корану»… С. 29.

116 Так, 55-я сура Корана, послужившая, по-видимому, первоисточником стихотворения «Земля неподвижна – неба своды», традиционно сопоставляется арабистами с 135-м псалмом Давида (см.: Коран. Перевод И.Ю. Крачковского. М., 1963. С. 602). И если образность данного пушкинского «Подражания» обогащается вследствие включения в него стихов из других сур (см.: Томашевский Б.В. Пушкин. М.-Л., 1961. Кн. 2. С. 23–25), то сходные параллельные места нетрудно найти и в Библии. Сходство это было обусловлено как обильным заимствованием самим Кораном библейских мотивов (например, спора Авраама и Нимврода – ср. у Пушкина «С тобою древле, о всесильный…»), так и стилистикой перевода М. Веревкина, которым пользовался в данном случае Пушкин (Фомичева С.А. «Подражания Корану». С. 29–30). По мнению Н.М. Лобиковой (Пушкин и Восток. С. 74), «в хвале Аллаху, творцу Вселенной, Пушкина привлекает не мусульманская космогония, а яркая художественная фантазия Мухаммеда». В примечаниях к «Подражаниям» такой взгляд на природу Пушкин называл «плохой физикой», однако, восхищался его поэтичностью: «Но зато какая смелая поэзия!» (Пушкин А.С. T. II. С. 358).