Россия и кочевники. От древности до революции

Тем не менее Н.Н. Крадин сделал вывод, что у цивилизационного подхода есть слабые стороны. Во-первых, хотя отдельные цивилизации были выделены и описаны, но объективные критерии, по которым это было сделано, не сформулированы. Во-вторых, неверно отождествление цивилизаций с живыми организмами, чем грешили некоторые сторонники этого подхода. В-третьих, причины генезиса и упадка разных цивилизаций различны. В-четвертых, цивилизационная уникальность не противоречит возможности распространения на любую цивилизацию универсальных общеисторических закономерностей («осевое время», «глобализация»)[36].

Однако, несмотря на то что до сих пор нет общепринятого определения понятия «цивилизация», оно повсеместно и широко используется, причем не только в специальной научной литературе, но и в школьных учебниках. Таким образом, научный консенсус насчет того, что существуют цивилизации – самые крупные общности, на которые только и может делиться мир, давно сложился и уже превратился в хрестоматийную данность[37].

В приложении к проблеме кочевничества интересна позиция известного американского ученого (российского происхождения) П. Сорокина. Если для других сторонников «цивилизационной теории» (Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера, А. Тойнби) кочевничество – это явление давно минувших эпох, то П. Сорокин фактически заново «обнаружил» монгольскую цивилизацию как самоценное явление и освободил цивилизационную картину современного мира от номадофобии[38]. В этом П. Сорокин смыкался с представителями «евразийства».

Как известно, «евразийское» движение зародилось в 1920-х гг. в среде русской эмиграции и в каком-то смысле являлось наследником дореволюционного славянофильства. «Евразийцы» с большим вниманием относились к кочевникам Евразии. Один из идеологов этого движения, П.Н. Савицкий, считал, что «в отношении к прочим культурным мирам Старого Света кочевой мир является миром срединным», а Великая евразийская степь – «это как бы Средиземное море континентальных пространств». Он писал о цивилизационной важности кочевников для России, так как не «западноевропейское ощущение моря», а «монгольское ощущение континента» ощущается «в русских “землепроходцах”, в размахе русских завоеваний и освоений»[39]. (Интересно, что примерно такие же выводы об антагонизме западноевропейской «морской» и евразийской «континентальной» цивилизаций делал один из основоположников «геополитики» К. Хаусхофер.)

Еще одним видным представителем евразийского течения был известный историк Л.Н. Гумилев, чья теория «пассионарных толчков» как двигателей истории широко известна. Стоит отметить также взгляды якутского ученого Г.В. Ксенофонтова, который выделял единую степную скотоводческую культуру центра Евразии в качестве «общечеловеческого складочного центра»[40]. Такие взгляды не устарели – так, в начале XXI в. А.С. Железняков высказал мнение, что вокруг Монголии сложился гигантский регион с общей историей, охватывающий многие территории современных России и Китая. В этом регионе переплетаются три цивилизации – русская, китайская и монгольская[41].

В то же время другие ученые фактически отрицают существование кочевой цивилизации. В.В. Грайворонский сделал вывод, что не бывает чисто кочевых обществ, а у них всегда есть элементы оседлости и земледелия[42]. Как отмечала С.А. Плетнева, кочевники мигрировали круглогодично только в периоды нашествий, а уже на второй стадии развития (самой распространенной в степях) начинали оседать на землю и заниматься земледелием. Таким образом, «кочевнический способ ведения хозяйства не мог существовать оторванно от земледельческого», и «без комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства не может быть государства»[43].

Проблема, что было сначала, – оседлость или кочевание, является не просто дискуссионной, но по сути напоминает парадоксальный вопрос – «курица или яйцо». Дж. Блэйни сделал вывод, что «до ранней фазы поднятия моря кочевники доминировали на земле»[44]. К.М. Тахтарев писал, что все народы мира изначально были кочевниками или полукочевниками (он приводил в пример полуоседлый образ жизни славян)[45]. Л.С. Гребнев отмечает, что кочевой образ жизни – «исторически первый, а оседлый – как производный от него, что видно даже по самому слову “оседлость”: седло – это прежде всего важный предмет кочевого быта»[46]. (С этим утверждением можно поспорить, т.к. очевидно, что оба эти слова – «оседлость» и «седло» – изначально происходят от глагола «сидеть».)

Г.Е. Марков считал, что переход людей от земледелия к кочеванию не мог иметь места, т.к. он «означал бы регресс в социальном, хозяйственном и культурном отношениях»[47]. С.А. Плетнева отмечала, что такое бывало, но происходило «только тогда, когда земледельцы сами были недавние кочевники»[48], т.е. еще помнили о своем кочевом прошлом.