Россия и мессианизм. К «русской идее» Н. А. Бердяева

Если для Толстого симпатия к народам Востока была связана, в частности, с его отказом от церковного исповедания христианства (благодаря чему устранялось «конфессиональное препятствие»[119]), то в иных случаях именно позитивное отношение к Азии оказывалось результатом мистических поисков (также во многом расходившихся с «формальным», церковным христианством). Об этом свидетельствуют тезисы князя Ухтомского, убежденного монархиста.

Эспер Ухтомский принадлежал к ближайшему окружению Николая Второго и сопровождал его (в то время еще наследника престола) в путешествии по странам Востока[120]. Несмотря на то, что взгляды князя сформировались под влиянием окружения Каткова, в своем антиевропеизме он зашел в конце концов настолько далеко, что, по существу, полностью солидаризировался с тезисом о родственной близости России и Азии, который был высказан и Толстым. (Характерно, что до тех пор подобные утверждения исходили исключительно от врагов России[121]; даже крайние славянофилы и панслависты решительно их отвергали.)

Еще в 1904 году Ухтомский писал, что панмонголизм не следует рассматривать как угрозу для России, ибо идея всемирной империи, унаследованная от древности и средневековья — во всех ее традиционных разновидностях, включая и те, что свойственны монгольским и вообще азиатским народам, — стала достоянием России (которая восприняла ее в борьбе с монгольским господством)^{1067}. По мнению Ухтомского, Англия, в противоположность России, стремилась лишь к эксплуатации азиатских народов. В 1900 году он противопоставил угнетение индийцев и, в частности, пристрастность судопроизводства в Британской Индии по отношению к неевропейцам, равенству народов Российской империи перед законом^{1068}. Исчезновение коллективистских традиций Китая в условиях безжалостной борьбы за существование — таков результат империалистического господства Великобритании — Ухтомский считал значительно более важным событием, чем все неполадки российского управления в Азии^{1069}. «Политический урожай» в Азии давно поспел — и России остается только собрать его. В 1904 году Ухтомский сформулировал эту мысль еще более отчетливо: среди трудолюбивых народных масс желтого мира уже исполнены социальные идеалы высшего порядка, которые еще долго будут неисполнимы на Западе[122] ^{1070}. Согласно Ухтомскому, «весь Восток» потенциально представляет собой такую же органическую составную часть «Державы Мономаха» (т. е., собственно, Российской империи, если понимать последнюю в духе византийской концепции универсального государства), какой уже — «силою вещей» — сделалась Сибирь. Потому-то единственно возможной границей российских владений в Азии было, по мнению Ухтомского, омывающее континент синее море^{1071}.

Такие претензии на господство в Азии Ухтомский объяснял органическим сходством между Россией, с ее идеей империи, и Азией; в особенности же между старым Московским государством и Индией (а также Китаем)[123]. Эту органическую близость Ухтомский противопоставлял «холодности» и отчужденности Запада по отношению к странам и народам Востока.

В течение многих лет англичане исследовали восточные культуры и, в частности, индийскую, — тому свидетельством бесчисленные научные труды. Душа индийца осталась, однако, закрыта для англосаксонского ума. И если символом британского отношения к Индии стала фигура сипая, привязанного к жерлу пушки, то у России была иная цель: установить с народами Азии подлинно братские отношения^{1072}. Во время боксерского восстания Ухтомский (правда, без сколько-нибудь ощутимых последствий в сфере реальной политики) выступал за союз России и Китая^{1073}. Успешная экспансия России в Азии должна основываться не на одной лишь военной силе, но также на скрытой силе симпатии. Именно последняя обусловила, по мнению князя, стремление русской души видеть в каждом разумном существе, без различия веры и происхождения, своего младшего брата, равноправного перед Богом и царем[124].