Россия и мессианизм. К «русской идее» Н. А. Бердяева

Сопротивление императору-Антихристу было объявлено долгом всех верующих — вплоть до самого Судного Дня^{332}. Апокалипсис был истолкован в том смысле, что каждый Земной Град — не что иное, как Вавилон, находящийся под властью Антихриста. Бегство из этого мира, бегство от всех земных уз, от родины, от семьи, от собственности, от цивилизации, — вот центральный тезис страннического учения. Их тексты утверждали это, ссылаясь на житие святых, например, Алексея, человека Божего, в которых «порицают мирское житие… восхваляют пустыню… бегство от прелестей мира с полным отречением от него»^{333}. Этим настроением пронизаны и песни странников, с их тоской по православной Правде, исчезнувшей с земли, и ощущением странствия по свету и сопряженным с ним бремя:

Скучно жить в стране безбожной без святого алтаря,
где кумир и бог надложный и власть надменного царя,
Где святой закон в зазоре, нету истины следа,
О велико наше горе, жить с неверными беда!
…Вот и снова злое время над вселенной взяло власть,
утаено правды пламя, терпят кроткие напасть.
Пала древняя святыня, град духовный разорен,
и Сион стал как пустыня, весь закон в нем изменен.
Вспомнишь лишь минувшие годы, слезы сронишь не хотя,
время мира и свободы — о прошедших днях грустя
Когда вера процветала и любовь жила в сердцах,
Всюду истина блистала, был в народе Божий страх.
Воин, раб и царь на троне, князь, святитель и купец
были все в одном законе — земледелец и мудрец.
Все одну печать имели, крест честной, небесный знак;
и в одной святой купели смывали древний мрак.

Пойду страдать в страну далеку… Прощай, любезная другиня…
быть может временю так скором найду где странствию конец
Наставь о вере несумненной, наставь меня и утверди,
что жизнь сия изменна, и ону в память приведи
…И может солнце где восходит, мое жилище будет там,
и где оно заходит, там Бог велит вселиться мне.

Страннику надлежало быть чужаком, пришельцем в этом мире^{334}. «Града настоящего не имамы, а грядущего взыскуем». Тем же, кто не сумеет разорвать цепей мира сего, суждено с ним и погибнуть^{335}.

И спасется лишь не покорившийся мучителю: «До самого дне судного непокоривым быти антихристу повелено»^{336}. Но «близко то время, когда Спаситель на белом коне с небеси, сотворит брань с антихристом и… в это время все странники будут в рядах его воинства… и будут иереи Богу и Христу и воцарятся с Ним на тысячу лет — тысячелетнее царство справедливости». Град взыскуемый откроется…^{337}

Центр страннического движения находился недалеко от Ярославля. Отсюда в первой четверти девятнадцатого столетия оно распространилось по всему течению Волги — от Твери до Астрахани, а оттуда — до Сибири. Однако число тех из них, кто проповедовал истинное бегство от всех земных уз, все же было не столь большим, и это движение не обрело характер массового. Наибольшего распространения странничество достигло в царствование Николая Первого (1825–1855) — период растущего административного гнета. Советский историк Чистов напоминает, что бегуны с фанатическим упорством вели противоправительственную, противоцерковную, противокрепостническую, противорекрутскую пропаганду. Их пропаганда, их тайные листки, легенды и песни «активно воспринимались крестьянскими массами, не принадлежащими к секте, даже не принадлежащими к староверам». Ибо бегуны «отличались от остальных слоев крестьянства только последовательностью своего отрицания»^{338}. Правда, впоследствии странники пошли на компромисс с власть предержащими: многое из своей прежней идеологии они стали истолковывать в сугубо символическом смысле[27].