В этом смысле Ф. Фукуяма и другие теоретики «конца истории» не оригинальны. Согласно Фукуяме, в современном мире место борьбы идеологий заняла борьба за более эффективную стратегию удовлетворения человеческих потребностей в рамках всемирного общества потребления, т.е. основной спор разворачивается отныне вокруг того, как более эффективно добиться одних и тех же, преимущественно экономических, целей. До окончательной победы либерализма в реальном мире еще далеко, но тем не менее ему нет альтернатив, даже несмотря на всплеск религиозного исламского фундаментализма и национализма. Появление новых могущественных идеологий маловероятно, да и вряд ли они будут в состоянии предложить что-то большее, чем либерализм, в котором уже «решены все прежние противоречия и удовлетворены человеческие потребности» [Фукуяма 2004].
Правда, признается, что «конец истории» не означает отсутствие конфликтов вообще: отдельные проявления идеологического соперничества локализованы «на задворках цивилизации», в границах мировой периферии, которая будет ареной конфликтов еще очень долгое время. Конфликты также возможны и между частями мира или силами, представляющими «историю» и «постисторию». Тем не менее «столбовая дорога» будущего намечалась довольно уверенными штрихами.
В разных формах эти и подобные им оптимистические или умеренно оптимистические идеи, высказанные тонко чувствующими конъюнктуру публицистами, использовались для обоснования того, что в условиях глобализации успех государств определяется не теми средствами, от которых государства зависели в прошлом. Иными словами, уже не военная мощь значима и является залогом выживания и процветания в «уменьшившемся» мире, в котором государства все более взаимозависимы, а другие факторы, включая экономику, инновационность, пресловутую «мягкую силу» и т.п.
Оптимизм конца «холодной войны» казался оправданным почти десятилетие. Возникало впечатление, что мир стал существенно более безопасным, две сверхдержавы более не балансировали на грани ядерного уничтожения друг друга, в том числе и потому, что одна из них прекратила свое существование, а элиты возникших на ее территории новых независимых государств решали более насущные задачи. Началась «перестройка» мировой политики, которая разными государствами планировалась по-разному, но все явно надеялись, что глобализация – явление закономерное и позитивное, а с издержками можно справиться коллективными усилиями.
Спустя почти четверть века оказывается, что безопасность вовсе не гарантируется даже вполне благополучным государствам, границы не являются чем-то раз и навсегда установленным, международные нормы толкуются так, что иногда сложно понять, толкуются ли одни и те же нормы или разные [Бест 2010]. И политики, и представители академического сообщества уже не первый год говорят о том, что мир вступил в период неопределенности и турбулентности.
Почему же тогда снова заговорили о «возвращении геополитики» и даже о начале «новой холодной войны»? Нередко происходящее объясняют ростом новых центров силы, требующих признания за собой иных статусов, нежели им предписывалось после крушения биполярной системы международных отношений, а также теми сложностями, с которыми сталкивается Запад в попытках сохранения правил, которые были установлены в период «холодной войны» или вскоре после ее окончания.
В частности, такое объяснение в 2014 г. предложил американский политолог У.Р. Мид в статье «Возвращение геополитики: Ответный удар ревизионистских держав» для влиятельного журнала
Итак, во всем виноваты или «державы-ревизионисты», стремящиеся «отменить» результаты «проигрыша» в «холодной войне», или их правительства, у которых нет потенциала для превращения своих стран в «державы-ревизионисты», но есть потребность в сохранении созданных ими или их предшественниками политических и экономических порядков. Поскольку эти порядки дефектные, а режимы слабые, то нелиберальные державы становятся источниками проблем, и Запад будет их дисциплинировать, используя широкий набор несиловых и силовых средств, включая санкционное давление и т.п.