Россия и мусульманский мир № 6 / 2015

К приведенным ярким примерам следует добавить тезис о «столкновении цивилизаций», которым часто спекулируют. Напомню, что этот тезис был высказан Самюэлем Хантингтоном в статье 1993 г. и развит в монографии 1996 г. [Хантингтон 2003 (1996)]. Согласно Хантингтону, существует девять цивилизационных центров, отличающихся самобытностью. По его мнению, в современном мире взаимодействие цивилизаций вступает в активную фазу, что приведет к углублению внутренних различий и увеличению числа конфликтов на почве идентичности. За этим довольно банальным тезисом часто не замечают главную мотивацию исследования Хантингтона: он пытается понять, каким образом можно продлить гегемонию Запада и смягчить конфликт между западной цивилизацией и исламской цивилизацией. Как бы то ни было, но Хантингтон признает неизбежность постепенной «провинциализации» Запада и возрастание роли других геополитических игроков. К тезису о «столкновении» можно относиться по-разному, например допустима его реинтерпретация в контексте «диалога цивилизаций» (именно такую позицию пытался обосновать бывший иранский президент Мохаммад Хатами [Хатами 2001]), однако адекватность глубокой интуиции Хантингтона о важности цивилизационной идентичности не вызывает сомнений.

Итак, попытаюсь резюмировать то, как выглядит современный геополитический контекст. Очевидно, мы наблюдаем рост экономической мощи стран БРИКС, сопровождающийся широкой постколониальной рефлексией о цивилизационной идентичности отдельных регионов. На этом фоне западный мир, долгое время претендовавший на трансляцию «универсальных ценностей», постепенно отходит на второй план и приобретает региональную, а не универсальную легитимность. Мы стоим на пороге века цивилизационного плюрализма, что осознают и ведущие западные политологи. Важнейшая задача для локальных цивилизационных полюсов – это определение собственного места в складывающемся миропорядке и формирование актуальной повестки дня, позволяющей наметить пути дальнейшего развития с учетом культурной специфики.

Если мы теперь обратимся к идеологическому контексту, то увидим, что наша политическая элита принимает эти вызовы, и потому в последние несколько лет отчетливо взят курс на формирование самостоятельного цивилизационного полюса, что связано с процессом интеграции на евразийском пространстве. В Конституции РФ зафиксировано, что наше государство не может иметь идеологии, поэтому складывающийся курс следует рассматривать как общую геополитическую и социально-экономическую ориентацию. Это не готовая идеология, а скорее набор концептов и трендов. Я бы охарактеризовал этот курс как «протоидеологию». Наиболее полное выражение он получил в программных статьях Путина и в ряде его выступлений, особенно в выступлении на Валдае за 2013 год [Путин 2013]. Попытаюсь резюмировать суть новой «протоидеологии».

В самых общих чертах её можно охарактеризовать как неоевразийскую. Она является развитием классического евразийства. Евразийство 20–30-х годов XX в. (П. Савицкий, Н. Трубецкой, Б. Вышеславцев, Н. Якобсон и др.) было призвано ответить на вопрос о цивилизационной принадлежности России. Это не конкретное детальное учение, а набор концепций, объединенных утверждением о том, что в складывании русской идентичности большую роль сыграли тюркские и финно-угорские народы. Если западники ориентировались на Европу, славянофилы – на славянские народы, почвенники – на русскую самобытность и византизм, то евразийцы предложили взглянуть в сторону Востока и углубить взаимодействие с тюрками и финно-уграми. Союз русских, тюрков и финно-угров, проживающих многие годы на необъятном евразийском пространстве, сформировал, по мнению евразийцев, уникальный облик евразийской цивилизации. Евразийцы выступали за самостоятельность российской / евразийской цивилизации, за цивилизационный плюрализм и многообразие, а также за главенствующую роль православия в духовной жизни народов, хотя другие евразийские традиции (ислам, буддизм, тенгрианство и пр.) они рассматривали как близкие православию, как «потенциальное» православие.