Россия и последние войны ХХ века

По данным ЦТК, с которыми согласен и МИД, прямые убытки России за период 1990–2000 годов составили около 30 млрд долларов, причем это только без учета потерянных рабочих мест и смежных производств. Кроме того, Россия потеряла возможность контролировать добычу около 20 млн тонн нефти [180], от цен на которую так зависит ее экономика. В настоящее же время нарастает тенденция вообще к выдавливанию российских компаний из Ирака, чему последний, по ряду признаков, не склонен противодействовать, убедившись, что ориентация на нынешнюю Россию, с ее собственной зависимостью от Запада, не поможет ему избавиться от бремени санкций. И здесь перед нами дальнейшее развитие того, быть может, главного последствия войны в Заливе, которое обозначилось сразу же и выпукло: стало ясно, что СССР [181] утратил значение равновеликого США полюса силы, лишился своего авторитета в арабском мире — как и в «третьем мире» вообще. А это, в контексте быстро развивающегося процесса глобализации, подъема мусульманской пассионарности и нарастания взрывных противоречий между Севером и Югом, ставит Россию перед перспективой утраты своих способов влияния на весь этот комплекс проблем XXI века.

Последствия ощутятся в Чечне, как в Чечне же скажется и другое, на чем особенно настаивают некоторые арабские политологи. Скажется активизация экстремистских фундаменталистских течений в арабском мире и усиление их роли в политической жизни региона.

Наконец, война в Заливе сформировала на Ближнем Востоке политический смерч, который стремительно начал затягивать в себя, придавая им новый вид и новую конфигурацию, не только традиционные для этого региона конфликты, но и процессы, развивающиеся на близлежащих территориях слабеющего и рассыпающегося СССР. Как справедливо отметил профессор Л. Медведко, само «арабо-израильское направление стало лишь одним из компонентов узлового ближневосточного конфликта, затягивающего в свою зону и курдскую, и кавказские [182] проблемы» [183].

О таком затягивании говорит, кстати, и само уже входящее в оборот понятие Большой Средний Восток. Оно по-своему столь же выразительно, как и превращение бывшей Восточной Европы в Центральную [184], и говорит о масштабах начавшихся с исчезновением СССР геополитических сдвигов. Большой Средний Восток включает в себя Закавказье, Каспийский регион и западную часть Центральной [185] Азии, что возвращает ситуацию к началу XX века, когда прорабатывались проекты железнодорожной связи Европы с Багдадом и ослабления позиции России в Закавказье, в частности в Армении.

Заново задача была сформулирована Строубом Тэлботтом, который, выступая в бостонском совете мировых проблем, заявил о намерении США дотянуть НАТО до «шелкового пути». Если эту экспансию осуществить грамотно, подчеркнул он, то это «позволит проложить дорогу через всю Европу вплоть до Армении и Азербайджана на Кавказе, до Казахстана и Киргизии в Средней Азии, то есть до границ Китая. Услышав об этих дальних экзотических странах на том конце «шелкового пути», меня могут спросить, где же географические пределы расширения НАТО? На это я отвечаю: давайте не спешить с обозначением пределов, давайте держать открытыми двери НАТО».

В контексте Большого Среднего Востока подобная связка вовсе не принадлежит к миру фантастики, а хронологически первые тектонические толчки на Кавказе [186] восходят к той же эпохе, что и война в Заливе, даже чуть-чуть опережая ее. Турбулентность по всей южно-европейской дуге страны, которая пока еще называется СССР, стремительно возрастала.

Разлом

В марте 1989 года, когда я ехала из Шуши в Лачин, один из моих военных спутников невесело пошутил: «Знаете, как ребята уже называют эти места? Наш Нагорный Афганистан!»

Шуша и Степанакерт к этому времени уже «разменялись» беженцами, то есть произошел сгон, соответственно, армян из Шуши и азербайджанцев из Степанакерта. Рейсовые автобусы больше не ходили, да и такси отказывались ехать: машины с «вражескими» номерами забрасывали камнями.

Разделяющие два города десять с небольшим [187] километров — в мирной жизни ничто — на глазах обретали характер архаического дальнего пути, исполненного опасностей и угроз. Санаторий в Шуше обезлюдел, пустынно было у целебного источника: на теле Союза возникали очаги гангрены, которая через два с половиной года убьет его. Она не щадила и семейные очаги. Не забыть мне молодую женщину-армянку в общежитии для беженцев, которая, мерно ударяя себя по голове, повторяла: «Как я могла выйти за этого человека?» К ней жались двое сыновей, дети азербайджанца. Семья рухнула, но как заменить в жилах детей вражескую кровь? Веяло от этой сцены какой-то древней жутью, словно из времен Медеи. Как и от пожилого почтальона, который сказал мне, что почти ослеп после сгона — нет, его не били, просто «сердце зашлось».

Как происходят подобные сгоны, я уже знала: видела это осенью 1988 года в Баку, когда сюда хлынула масса беженцев-азербайджанцев, согнанных армянами из нескольких районов республики.