Россия и последние войны ХХ века

Пакт стабильности для стран Юго-Восточной Европы был первым опытом такого рода и, как видим, оказался достаточно эффективным инструментом «корректировки», в нужном направлении, также и внутриполитических процессов в той или иной стране. А потому ему, вполне вероятно, суждено стать прецедентом.

Уже в июне 1999 года Клинтон предложил использовать балканскую «модель умиротворения» в сходных ситуациях в любой точке мира. Заявление живо комментировалось тогда в «горячих точках» на постсоветском пространстве — в Ереване и Баку, Тирасполе и Кишиневе, Сухуми и Тбилиси. И поскольку тогда, как говорится, пушки еще не успели остыть, понималось оно, по большей части, буквально. Однако, сделанное почти год спустя предложение Йошки Фишера создать также и Пакт стабильности для Кавказа вносит необходимые коррективы в это слишком прямолинейное понимание.

А также — связует Балканы, Черное море и Кавказ в ту системную целостность, которую когда-то так хорошо умела учитывать Россия и которую она упорно отказывалась замечать в последнее десятилетие ХХ века. Действия ее армии в Чечне, будучи изъяты из этой целостности, обрели фрагментарный, «неэшелонированный» характер. Но можно ли выиграть битву за Кавказ [1021], проиграв ее на Черном море, на Балканах и в Карпатах? В 2001-й год, а стало быть, в новый век и в новое тысячелетие Россия вступила, так и не найдя внятного ответа на этот вопрос.

Глава V

Чеченский узел

Предуготовление к войне

Уже само имя этой земли отзывается бездонной древностью и бесчисленными священными преданиями, будоражащими воображение. Ряд исследователей полагает, что оно происхождения не локального и восходит к незапамятным временам, когда в разных, географически весьма удаленных друг от друга регионах планеты так именовали священную для той или иной цивилизации гору [1022]. Эзотерические теории даже утверждают, что когда-то, в легендарной Арктиде, так называлась великая Полярная Гора, источник и хранительница всех духовных знаний человечества. Но не будем уходить так далеко в глубины времени, ибо разве для того, чтобы почувствовать, что такое Кавказ, не довольно сказания о прикованном к скале Прометее? Кавказ испытывает силу духа и человека, и народа — таким он вошел в русскую литературу, да и в ткань множества семейных хроник, образующих фундамент любой национальной истории. Разными гранями оборачивался он и в этих хрониках, и в самой этой истории.

Но есть в его пространстве область, одно упоминание которой высекает искры, которая вот уже почти два века служит олицетворением непокоя, буйства, свирепого насилия и отчаянной отваги — олицетворением войны как словно бы постоянного и естественного состояния человеческого бытия. Речь, разумеется, о Чечне; и сегодня, когда я пишу последнюю главу книги, конец этой войны так же далек и неясен, как и тогда, когда я приступала к работе над ней. Более того, он стал более размытым, нежели тогда, когда Российская армия, как нож в масло, вроде бы и не встречая сопротивления, двинулась по надтеречной равнине, а затем, перейдя Терек, — к собственно Ичкерии, всегда и бывшей оплотом непокорства, сопротивления, бунта.

Я не вношу в эти слова никакой окраски — ни положительной, ни отрицательной, я просто констатирую неумолимо засвидетельствованный всей историей русско-чеченских отношений факт, признать или хотя бы увидеть который упорно отказывается российское руководство, в том числе и военное. Будь это иначе — иначе развивалась бы и война, упорно именуемая то «мерами по восстановлению конституционного порядка», то «контртеррористической операцией».

Как не вспомнить хрестоматийного Клаузевица: «Война — продолжение политики иными средствами»! Но если политические цели внятно не обозначены, то невнятной и имеющей мало шансов на успех имеет и сама война как лишь средство — одно из средств достижения целей. Цели же России на Кавказе сегодня четко не прописаны, она ведет себя противоречиво, откуда и губительная фальшь в обозначении целей чеченской кампании. Их недостаточно обозначить как всего лишь подавление уголовного мятежа, переплетенного с сепаратизмом, хотя это, конечно, имеет место, и чрезвычайно важно. Еще более урезанной и искаженной предстает картина, когда начинают усиленно педалировать тему «освобождения чеченского народа», который, в немалой своей части, почему-то вовсе не хочет, чтобы его освобождали. Зачем, не усвоив горьких уроков, повторять ошибки, совершенные в Восточной Европе, где немцы и венгры, румыны и поляки уже так хорошо поблагодарили нас за освобождение?