Россия и русские в мировой истории

В среде немецких антиглобалистов, с которыми заигрывают неоевразийцы, существуют условно две тенденции. Одной из них — христианскому осмыслению мировой истории, глубокому переживанию места в ней Германии, которая поплатилась за необузданность амбиций утратой не только завоеваний, но и прежнего достояния, осознанию пагубности антирусского вектора германской исторической стратегии, приведшего к фиаско и к зависимости от англосаксов622 , в «демократических» Германии и Австрии чинят всевозможные препятствия. Другая же не воздерживается от соблазна искать вдохновение в сомнительном «величии» немцев и их территориальных владений в период рейха. Именно она, особенно благосклонная к неоевразийцам, выгодна глобалистам, заинтересованным в маргинализации протеста, чтобы объяснять его «ностальгией» по «тоталитарным» и «нацистским» временам. Те немецкие издания, что иногда посвящают страницы обещаниям российских «неоевразийцев» возвратить Калининградскую область, иногда наполнены фотографиями доблестных эсэсовцев и историями «расчленения» Германии авторами Ялты и Потсдама, в которых непонятно, кто же в той войне был агрессором623 .

В фантазиях по поводу «русско-германской альтернативы» атлантическому контролю неоевразийцы склонны пренебрегать как историческими, так и сегодняшними реальностями в мире и самой Германии и погружаются в мистику «Континента» и исторические мифы. Это только маргинализирует тему российско-германского сотрудничества, принципиально важного для самостоятельности Европы, особенно сегодня.

Оперируя массой имен и теорий, неоевразийцы, рассчитывая на невежество, представляют К. Хаусхофера проповедником русскогерманского евразийского «Континента» и замалчивают, что, отмечая враждебность англосаксов («Океан») немцам («Континент»), он вовсе не включал в союзнический ареал Россию. Чуть ли не предтечей союза двух традиционалистских сил — Германии и России — они представляют К. Шмитта, с блеском развенчавшего экономический демонизм третьесословной цивилизации прогресса, которому, в его глазах, противостоит католическая традиция. Но тот в духе фанатичного католика А. де Кюстина называл православие и русских (Russentum) вместе с «пролетариатом больших городов, ориентированным на классовую борьбу», двумя отпавшими от европейской традиции варварами, имманентно враждебными всякой сложности, интеллектуализму, образованию и культуре, и считал не случайностью, а «глубоко правильным в идейно-историческом смысле» то, что «оба эти течения встретились на русской почве в русской республике Советов», сколь бы «разнородны и даже противоположны ни были оба ее элемента». К. Шмитт с брезгливым презрением воспроизводит суждение Ж. Сореля — «известного путаника» (Ленин), теоретика анархо-синдикализма, когда тот среди дифирамбов русской революции, сметающей в имперской России эпигонскую европеизированность, сравнивает Ленина с Петром Великим, но с обратным знаком, приветствуя, что «уже не Россию ассимилирует западноевропейский интеллектуализм, но как раз наоборот: Россия снова стала русской, Москва стала столицей… Пролетарское насилие сделало Россию снова московитской»624 . Бросить вызов «мировой системе», затем самому христианству и стать столицей всеобъемлющего бунта против мироздания — этот демонический мотив очевиден у авторов неоевразийской лаборатории. На этом фоне раскрывают свой смысл заклинания о Советском Союзе и его обязательном восстановлении. «Неоевразийцы» ценили в СССР вовсе не долю российской преемственности, а мессианскую идею, бросающую вызов истории, попытку создать «новый мир», «нового человека» и безнациональную сверхдержаву.

Примечательно, что журнал «Форин Афферз» отметил работы геополитиков-эзотериков поощрительной статьей625 , показав, что при угрозе возрождения России как христианской цивилизации Запад предпочтет этому альтернативному проекту мира любые нехристианские построения, этноландшафтный мистицизм, язычество с претензией на универсализм, смесь одновременно космополитизма и фашизма. Орган американского Совета по внешним сношениям, похоже, предпочитает, чтобы именно неоевразийство и гностическая историософия «третьего пути» узурпировала в России нелиберальный ответ глобализации. Это помогает вытеснить из дискуссии не только Россию и русских как живое явление мировой истории, но вообще сокрыть суть сегодняшнего спора о смысле бытия. Вселенский характер этого противостояния выражен В. Максименко:

«В метафизическом смысле глобалистская идеология стремится подменить «Новое время христианского благовестия, содержащее обетование новой твари антихристианской фальсификацией в утопии нового секулярного «мирового порядка»» — novus ordo saeculorum («Новый порядок на века» — девиз на государственной печати США)626 .