Россия и русские в мировой истории

Полагая, что в позиции Ватикана в результате сложной игры масонских сил произошло изменение в пользу республиканской Франции под флагом насыщения победоносной мировой демократии христианским содержанием, Р. Римек считает Ватикан одной из главных действующих сил в организации русско-французского согласия. В целом это расценивается ею как роковой поворот европейской политики, предрешивший будущее русско-австрийское столкновение. В отечественной историографии таким роковым событием считается австро-германский договор 1879 года. Шейнман, приводя документальные подтверждения, делает вывод, что сближение Ватикана с Францией и Россией было поворотом от дружественных отношений с Вильгельмом II и «явилось выражением недовольства Ватикана тем, что германское правительство в интересах Тройственного союза не поддержало притязаний папства на восстановление его светской власти». Что касается кардинала Рамполла, то он, по суждению Шейнмана, стал активно действовать в русскофранцузском направлении «только тогда, когда стало очевидным, что ни Германия, ни Австро-Венгрия не намерены ссориться с Италией ради Ватикана»[250]. Однако в целом историография оценивает именно роль Рамполла как решающую в превращении республиканской Франции в «союзоспособную», пользующуюся в глазах России авторитетом Святого престола державу.

Воспоминания последнего русского министра иностранных дел С. Сазонова, сменившего Извольского сначала в качестве дипломата при Святом престоле, затем в качестве главы внешнеполитического ведомства, начинаются с резюме взаимоотношений России с Ватиканом. Размышления Сазонова скользят исключительно по поверхности событий и пронизаны сожалением о времени папы Льва XIII, названного им человеком выдающегося политического ума, который «в Средние века или во времена итальянского Возрождения приблизился бы к типу Григориев, Иннокентиев или Юлиев». Сазонов сводит сущность русско-ватиканского сближения к «примирительному настроению папы к русскому правительству, которое, со своей стороны, шло навстречу некоторым его законным желаниям в области интересов русских католиков». С. Сазонов сожалеет об «устранении» конклавом 1903 года «вполне обеспеченной кандидатуры кардинала Рамполла» и последующей замене его сторонников другими силами, которые вдохновлялись «той крайней партией, которую можно охарактеризовать, назвав ее католической черной сотней». «Среди лиц, сочувствовавших у нас сближению с Англией», Сазонов назвал самого А. П. Извольского, который, став министром, «принялся за практическое осуществление плана»[251]. Внимание Р. Римек к личности А. Извольского оправданно. Судя по историографии, Ватикан, хотя и стал важным участником большой игры в Европе, не был его главным инициатором. Что касается малоисследованного аспекта, волнующего Римек, то можно согласиться, что «отцы-родоначальники» силовой группировки против Mitteleuropa и привлечения для этого Ватикана через определенную часть римской курии находились в Англии.

На протяжении веков и в XX столетии политика Великобритании заключалась в противодействии любой сильнейшей европейской континентальной державе. Со времен Людовика XIV Англия препятствовала гегемонистским устремлениям Франции и с помощью меняющихся коалиций противодействовала установлению французского господства в Европе. Неудивительно, что роль противника Англии заняла Германия с момента, когда Бисмарк начал превращать ее в сильнейшую военную и индустриальную державу Европы, причем экономический рост Германии и выход на мировые рынки безусловно задевал и сугубо меркантильные интересы торговой империи мира, о чем достаточно написано в советской историографии. При этом нет ничего парадоксального в том, что в немалой степени Бисмарк обязан успехом своих войн и внешней политики благожелательному нейтралитету Англии. Однако его расчеты на вечность британской политики «невмешательства» оказались близорукими. Британия не вмешивалась, пока Пруссия ослабляла Францию, а также самоутверждалась в таких международных конфигурациях, которые перечеркивали возможность исторического объединения с Австрией, то есть единства всех немцев, что и было «кошмаром» для туманного Альбиона.