Россия и русские в мировой истории

Лакера все же объединяет с Киссинджером неприятие любых форм и перспектив германо-российского entente: Киссинджер обвиняет СССР в неприличной приверженности к Realpolitik, а Лакер в ней отказывает тоталитаризму. Киссинджер много сокрушается; а неуспехе Британии из-за того, что «установленный Версалем международный порядок требовал от Великобритании следовать исключительно правовым и моральным соображениям», и о том, что у «Сталина была стратегия, но не было принципов, а демократические страны защищали принципы, не разработав стратегии». Но и он вынужден заметить, что, «независимо от моральных соображений сдержанность Великобритании в вопросе независимости балтийских государств была истолкована параноидальным лидером в Москве как приглашение для Гитлера совершить нападение на Советский Союз, минуя Польшу». Сами британские политики, хотя и обеспокоенные, полагали действия Сталина естественно вытекающими как из исторических прав, так и из обстоятельств. «Меньше всего я хотел бы защищать действия советского правительства в тот самый момент, когда он их предпринимает, комментировал лорд Галифакс советско-германский договор в палате лордов 4 октября 1939 г., — но будет справедливым напомнить две вещи: «во-первых, советское правительство никогда не предприняло бы такие действия, если бы германское правительство не начало и не показало пример, вторгнувшись в Польшу без объявления войны; во-вторых, следует напомнить, что действия советского правительства заключались в перенесении границы по существу до той линии, которая была рекомендована во времй Версальской конференции лордом Керзоном. Я не собираюсь защищать действия советского правительства или другого какого-либо правительства, кроме своего собственного. Я только привожу исторические факты и полагаю, что они неоспоримы»[361]. 10 октября такую же оценку в палате общин дал У. Черчилль.

Разговоры о верности Версалю после упомянутой конференции в Стрезе неуместны, как и ссылки на моральные принципы Великобритании после аншлюса или Мюнхена, к тому же западные державы сами имели нормальные и весьма активные дипломатические отношения с Гитлером, вели с ним переговоры о заключении договоров. Но Киссинджеру нужна апелляция к принципам, чтобы противопоставить их «торгу на сталинском базаре». Больше всего Киссинджера возмущает то, что Сталин «не видел нужды маскировать эти свои геостратегические маневры каким-либо оправданием, кроме потребностей безопасности Советского Союза»[362].

Любой modus vivendi Германии и России, разумеется, имевший объективный предел, тем не менее всегда был «кошмаром» для англосаксонских интересов на протяжении всей истории. Когда англофранцузская Европа пыталась вытеснить Россию с Черного моря, все попытки блистательного канцлера Горчакова добиться от этих держав согласия на отмену так называемой «нейтрализации» Черного моря, условий Парижского мира, были тщетны. Только взаимопонимание с Пруссией, согласившейся на отмену этих условий в обмен на поддержку России в деле объединения Германии под прусской эгидой, принесло России восстановление ее позиций. Впрочем, Горчаков не слишком уповал на благодарность Пруссии, памятуя, как однажды «Австрия удивила мир своей неблагодарностью». В XX веке заключение договора Рапалло вызвало шок в Англии, политика которой в течение последующих 20 лет взращивала Гитлера и толкала его против СССР.

Но и после Второй мировой войны именно англосаксонские страны были заинтересованы в консервации «германского реваншизма», вовсе не собираясь предпринимать ревизию линии ОдерНейсе, провокационно подвергнутую ими косвенному сомнению в штутгартской речи Бирнса в 1946 году. В 50–60-е годы США снисходительно смотрели на активизацию нацистских деятелей, даже военных преступников, и не считали это отклонением от «моральных принципов», которые якобы пронизывают американскую внешнюю политику и идеологию после Вильсона. На рубеже 60–70-х годов, когда «новая восточная политика» ФРГ освободилась от бесплодных и парализующих установок, сковывавших ее самостоятельность, в США и Великобритании с беспокойством опять говорили о «духе Рапалло» и даже требовали остановить «безумный бег Вилли Брандта в Москву»[363].