Россия и русские в мировой истории

Сахаровская идея 53 государств и проекты «обновления» СССР являлись по сути не чем иным, как возвращением в новых терминах к столь известным по учебникам «ленинским принципам национальной политики» (применявшимся в реальности не буквально, ибо с ними ни одно многонациональное государство не выжило бы и 5 лет, что доказано в 1991 г.). Но и более широкие параллели между идеями и политическими деяниями 80-х и большевиков-ортодоксов начала века весьма очевидны: это пренебрежение ко всему духовно-историческому наследию России, безрелигиозное и космополитическое, европоцентристское видение мира как идущего к единому одномерному образцу. Для постсоветского либерального сознания, оторванного всем образованием и идеологией не только от преемственной русской православной культуры, но и от подлинной западноевропейской культуры, стократно верно определение С. Булгакова несложной философии истории среднего русского интеллигента: «Вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, то есть просветительство, материализм, атеизм», добавим права человека, гражданское общество. Однако, кроме либерального плода, выросшего на ветви Просвещения, европейская цивилизация, как пытался обратить внимание Булгаков, имеет не только другие многочисленные ветви, но и корни, питающие дерево, до известной степени обезвреживающие своими здоровыми соками многие ядовитые плоды. Эти корни — христианство. «Поэтому даже отрицательные учения на своей родине, в ряду других могучих духовных течений, им противодействующих, имеют совершенно другое психологическое и историческое значение, нежели когда они появляются в культурной пустыне и притязают стать единственным фундаментом» [477]. (Выделено Н. Н.)

Философская парадигма постсоветского либерализма выросла даже не из русского либерализма конца XIX — начала XX века. Несмотря на свой атеизм, российские либералы в подавляющем своем большинстве происходили из культурных православных семей, воспитанных, по крайней мере формально, в вере, в цельной парадигме русской православной культуры и в глубоком проникновении в культуру западноевропейскую. Открывая гётевского Фауста, и Милюков, и Керенский, и Ленин, в отличие от сегодняшних постсоветских либералов, не державших в руках Писание, понимали, что пролог к нему — это пересказ в художественной форме Книги Иова, а читая пушкинские строки: «Здесь барство дикое без чувства, без Закона…» понимали, что под Законом имеется в виду Закон Божий — нравственный, а не конституция. (В советское время слово «Закона» стали печатать с маленькой буквы.)

Постсоветский воинствующий либерализм не имеет практически корней в этой среде — ни генетических, ни идеологических, ни культурных. Он — прямое порождение той же обрушенной на Россию в начале века марксистской доктрины и несет на себе одновременно все признаки «отщепенства» интеллигенции начала века и политической методики большевизма. Есть основания полагать, что задача наиболее осознанных либералов-западников свергнуть всесилие КПСС, уже обреченной на медленный упадок, всемерно поддержанная самим Западом, поставлена была не столько идеологией, а целью расчленения государства, в котором приняли участие и национальные элиты советских республик, сами вообще отнюдь не либерального мировоззрения. Можно только согласиться с социологом М. Стрежневой, бросившей вскользь замечание, что «КПСС составляла угрозу не из-за своего идеологического догматизма, но из-за транснационального характера и массового преобладания в ней русских»[478]. В самой КПСС произошло как бы расщепление марксистского мировоззрения на составляющие. Вульгарно-материалистическое виде ние мира, отторжение православной традиции и всей российской истории как антипода левому духу, космополитизм, идея универсальности философских и политических категорий и всесилия идеальных общественных институтов, идеал глобализации как прогресс в самой вульгаризованной форме полностью взяты на вооружение либералами-западниками, выпестованными в демократической платформе КПСС.,

Единственное, что было отвергнуто с пафосом как концепция, — г, эгалитаризм в экономике, а также учение о социальной роли государства в тот самый момент, когда на Западе эту роль не только не оспаривают, но упорно развивают. Но из всего спектра идей, вброшенных Просвещением, — учение о социальной роли власти и пафос призрения голодных и обделенных — это единственное, что следует из христианских заповедей, единственное, что по недвусмысленному определению 25-й главы Евангелия от Матфея является вовсе не левым, но правым. Именно «правыми» и «наследующими Царство Отца» названы те, кто «накормил, напоил и одел» ближнего, а значит, сделал это Господу (Мат. 25.34–40).