Россия и становление сербской государственности. 1812–1856

По мере упрочения влияния Франции в Сербии происходило сближение позиций России и Австрии. Консулы этих держав в Белграде – Данилевский и Мейерхофер – сходились во мнении, что уставобранительский режим вреден для Сербии и может привести к опасной нестабильности в княжестве[461]. И тот и другой резко отрицательно относились к представителям польской эмиграции и их деятельности. Однако Данилевский надеялся, что Россия имеет в Сербии прочные позиции вследствие исторически сложившихся симпатий широких народных масс. С расчетом на их поддержку была предпринята попытка создать русскую партию в противовес настроениям как князя Александра, так и Гарашанина, реально возглавлявшего не только внутреннюю, но и внешнюю политику княжества. Попытка оказалась безрезультатной. Более того, в 1847 г. из Совета были изгнаны приверженцы «русской партии» министр права П. Янкович и министр финансов П. Станишич. Препятствуя расширению русского влияния в Сербии, руководство княжества было готово пойти на прямой ущерб для политического престижа страны: в 1846 г. Греции отказали в просьбе открыть свое консульство в Белграде, поскольку опасались, что российский представитель будет пользоваться там безусловным авторитетом[462].

Российское правительство не предполагало, что давно вызревавшие противоречия между интересами сербских правящих кругов и собственного внешнеполитического ведомства уже получили к тому времени стройное теоретическое обоснование, изложенное в «Начертании». Российское руководство могло только догадываться о наличии выработанной политической доктрины и не питало симпатий к ее разработчику. В свою очередь, Гарашанин не считал нужным скрывать свою неприязнь к русской политике в Сербии.

В июле 1849 г. в Белград прибыл новый консул – генерал Левшин. Выбор этой фигуры для представительства в Сербии в один из наиболее сложных моментов русско-сербских отношений был явно неудачен. Генерал не имел дипломатического таланта и не скрывал своего негативного отношения к Гарашанину. Бестактным было обращение Левшина к Совету с пожеланием не носить на головах турецкие фески – в этом консул усмотрел знак следования турецким законам и обычаям. Обращение вызвало возмущение сербских сановников, которые, не видя в ношении фесок никакой крамолы, не хотели отказываться от обычаев, вошедших в их обиход за века совместного проживания с турками. В данном случае вполне был бы уместным ответ, который Гарашанин дал по другому поводу английскому консулу: «Он называет нас райей, но если мы и райя, то не английская, а турецкая»[463]. Бравируя забытым уже термином «райя», Гарашанин решил поставить на место английского выскочку. В недовольстве Совета вмешательством России по частному случаю о фесках также чувствовалось нежелание быть полностью подотчетными контролю России. «Россия меня терпеть не может, писал Гарашанин в личном письме Й. Мариновичу. – В моем политическом существовании нет заслуги России, а лишь моя собственная и моих предков. Когда мой отец боролся за сегодняшнюю свободу моего отечества, он не знал, есть ли русские на свете. Они… хотели бы, чтобы я был их рабом и слугой, как многие другие из наших, но я им не буду, а буду служить своему отечеству и служить ему верно и безо всякого страха перед Россией или перед кем-либо… Россия хотела бы уничножить все, что касается развития сербства, эти намерения очевидны, но если ей это удастся, то без нашей помощи, нам следует защищаться, сколько возможно»[464].