Россия и Запад (Антология русской поэзии)

"Европа - но ведь это страшная и святая вещь, Европа!", писал Достоевский лет за сорок до "Скифов". "О, знаете ли вы, господа, как дорога нам, мечтателям-славянофилам, по-вашему, ненавистникам Европы - эта самая Европа, эта "страна святых чудес"! Знаете ли вы, как дороги нам эти "чудеса" и как любим и чтим, более чем братски любим и чтим мы великие племена, населяющие ее, и все великое и прекрасное, совершенное ими. Знаете ли, до каких слез и сжатий сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, все более и более заволакивающие ее небосклон?" Блок тоже долго опасался за судьбу Европы, пока не почувствовал, что духовное и умственное оскудение Запада зашло уже слишком далеко, особенно по сравнению с той стихийностью, которая прорвалась в русской революции:

Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,

И душный, смертный плоти запах...

Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах?

Непосредственной причиной написания "Скифов" была угроза очередного западного вторжения, и у Блока не могли не появиться в них призывы, восходящие к пушкинскому "Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!" (если не к ломоносовскому "Ну ж впредь; пройдите! Нет и дива!"):

Идите все, идите на Урал!

Мы очищаем место бою

Стальных машин, где дышит интеграл,

С монгольской дикою ордою!

Но на этот раз, как мы видим, поэт зовет Запад к столкновению не с Россией, а с желтой азиатской расой. Этот мотив несколько не соответствует общему тону стихотворения, в котором производится смысловое замещение монголов русскими, и появляется, по-видимому, как реминисценция известных мыслей Пушкина о "высоком предназначении" России, поглотившей монгольское нашествие и спасшей тем самым европейское просвещение:

Но сами мы - отныне вам не щит,

Отныне в бой не вступим сами,

Мы поглядим, как смертный бой кипит,

Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн

В карманах трупов будет шарить,

Жечь города, и в церковь гнать табун,

И мясо белых братьев жарить!

Заканчиваются "Скифы" торжественным и патетическим призывом к миру, также очень традиционным в русской поэзии:

В последний раз - опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!

По свидетельству Андрея Белого, Блок довольно скоро охладел к своим "Скифам". Как-то при нем сравнили это стихотворение с "Клеветникам России", и он сказал, что понимает, почему ему не нравятся его "Скифы"; и у Пушкина он "Клеветникам" предпочитает "Медного Всадника". Впрочем, и сама переменившаяся вокруг Блока действительность не располагала уже более к воспеванию революционности в любых видах. Блоку суждено было увидеть только самое начало того нового строя, приход которого он так восторженно приветствовал, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, к чему привел разгоревшийся "мировой пожар". Ничего нового не было в этом строе, это был возврат к допетровским временам, окончательное крушение всего величественного замысла Петра Великого. Очень символично, что одним из самых первых действий нового правительства стал перенос столицы в Москву. Петербург, переименованный, полуразрушенный, с почти полностью истребленным населением, превратился в заброшенный памятник грандиозному, но неудавшемуся эксперименту, поставленному Петром. Таким же памятником была и вся погибшая петербургская культура, творческие достижения Ломоносова, Карамзина, Пушкина, Гоголя, Тютчева, Достоевского, Соловьева, Блока, Мандельштама, Ахматовой. Россия снова отвернулась от Запада и попыталась по-славянофильски строить новую, свою, самобытную культуру. Но любая культура быстро глохнет без внешних влияний и воздействий; это произошло и с русской культурой, чудовищно деградировавшей в ХХ веке. Когда Россия, по выражению К. Леонтьева, предсказывавшего этот поворот событий, "сорвалась с европейских рельсов", это привело не к возрождению ее, как ожидалось, а к гибели; новое, московское правительство не столько подняло ее "на дыбы", сколько вздернуло "на дыбу".